Старец Симеон Псково-Печерский

Услышала я о прославлении в лике святых высокопреподобнейшего приснопамятного старца иеросхимонаха Симеона, возрадовалась сердцем и по благословению матушки игумении Варвары написала следующее.

Я не только знала его, но он был моим духовным отцом. Впервые мы с ним познакомились в 1952 году во время моего паломничества в Пюхтицы, а потом в Печоры, куда я приехала с моей духовной сестрой в сентябре, к празднику Воздвижения Честнаго Креста Господня.

Наместником в Печорах тогда был архимандрит Пимен — будущий патриарх. К нему от матушки игумении Рафаилы было у нас поручение. В обители мы сразу же встретили его, но не узнали в послушническом одеянии. Спросили, как нам увидеть наместника. Улыбаясь, архимандрит Пимен сказал, что это он и есть. Отец Пимен очень просто, приветливо и любезно обошелся с нами и благословил остановиться у тети Саши-коровницы, в домике у нижних монастырских ворот.

От тети Саши и из разговоров приходящих к ней мы узнали о старце Симеоне и пожелали навестить его. Так состоялась моя первая встреча с батюшкой. Долго беседовал он с нами и не торопился отпускать. Было такое чувство, точно мы всю жизнь знакомы. Он был — совершенная простота!!! Запомнилось, что говорил он нам о святой великомученице Варваре. Отец- язычник построил для нее башню, чтобы оградить от сообщества людей. Живя в высоких палатах, Варвара находила утешение в том, что смотрела на светила небесные и на красоту земную: поля, рощи, сады, горы и воды — и размышляла: «Кто сотворил все это?»

Она пришла к мысли, что ни рука человеческая, ни боги бездушные не могли создать такую чудесную красоту. Душу осиял Божественный Свет, и она всей душой познала Творца в Его творении, в вере и любви, устремилась к Богу, познав истину бытия. Так по творению она познала Творца. (А в другой раз отец Симеон говорил: «Небо и земля — крышки, а посредине — Книжка. Читай и умудряйся»).

На прощание старец благословил нас иконками и дал мне свою фотографию, надписав: «Духовной дочери», чему я удивилась. В то время был жив отец Борис — мой духовный отец, которого я преданно, всей душой, любила. Отец Борис меня так хорошо окормлял, что я, хотя и имела мысли поступить в монастырь, этот вопрос откладывала. И вот, в 1954 году мой первый духовный отец скончался. После его кончины я и другие чада отца Бориса устремились к отцу Симеону. Некоторые из чад потом и совсем переехали на жительство в Печоры.

И стала я ежегодно приезжать в обитель Печерскую к старцу отцу Симеону. Живо в памяти такое событие. В 55-м или 56-м году, не помню, как обычно, после вечерней службы, зашла я к старцу на благословение. Мать Екатерина попросила меня согреть для батюшки самовар. «Вода налита и угли положены. Только, когда будешь разжигать, подлей керосину, чтоб скорее разгорелся», — сказала она. Настало время, стала я разжигать самовар. Взяла бутылку, плюхнула в трубу самовара, да и пролила мимо. Керосин поплыл в дырочки на крышке самовара. Я сразу испугалась и расстроилась. А что делать? Открыла крышку, смотрю: керосин плавает поверх воды. О, ужас!!! Но все же разожгла. Вскипел самовар. На стол собрала. Вышел отец Серафим и говорит: «Попей и ты с батюшкой чаю». А я ни жива, ни мертва, переживаю очень: «Сейчас будет батюшка чай пить, а он с керосином». Вышел батюшка и тоже сказал, чтобы я попила вместе с ним чаю. Наливаю… Переживаю… А батюшка вдруг громко запел, во весь голос, высоким дискантом: «Нощь несветла неверным, Христе, верным же просвещение в сладости словес Твоих…» и до конца ирмос 7-го гласа. Да так звонко и красиво! Стали пить чай, а он не пахнет керосином. Вот чудо-то! Когда поют этот ирмос за службой, — всегда вспоминаю случай с самоваром.

Тогда отец Симеон был духовником монастыря и многих постригал в монахи. Бывало, что провидел их пути. В каком-то году в мой приезд в монастыре совершался постриг в мантию отцов Антипы и Варсонофия. Перед вечерней службой они пришли к старцу на исповедь. После их ухода батюшка был очень задумчивым и грустным и сказал: «За послушание, за благословение я должен принимать их от Евангелия. Отвечать за них буду. Но вот один пойдет прямой дорогой, а другой свернет в сторону». Так и было. Отец Варсонофий ушел из монастыря.

Тогда на постриге я присутствовала впервые. Он произвел на меня огромное впечатление. Я так плакала, точно это мне пели «Объятия Отча…».

Сам отец Симеон был схимником с 48 лет! Батюшка на опыте знал и величие, и трудность монашества, поэтому он с большой осторожностью и вниманием благословлял духовных чад на этот подвиг. Он всех очень любил и учитывал особенности каждой души. Надо сказать, что в те годы передо мной стоял вопрос о поступлении в монастырь. С батюшкой Симеоном мы каждый год в мой отпуск обсуждали вопрос о монастыре. В монастырях в то время было сложно с пропиской, к тому же и левая рука у меня с детства была больная.

После этого я приехала к отцу Симеону, и он в этот раз благословил идти в Пюхтицкий монастырь. Дал мне в благословение икону Божией Матери «Троеручица» (она и сейчас у меня) и сказал: «Она исцелит тебе ручку». Так в будущем и случилось, но прежде много я настрадалась из-за того, что болела рука.

Тогда и поехала в Пюхтицу. Сразу же была принята, и 15 августа 1958 года прописана. После получила письмо от старца, где он писал: «Начинай свой путь с Пюхтицы». Больше мы с батюшкой не встречались. В 1960 году старец Симеон отошел ко Господу.

Какое-то время после его кончины моим духовным отцом был владыка Мануил (Лемешевский). С 70-го года я снова стала ездить в Печоры, к отцу Иоанну (Крестьянкину). Каждый раз я ходила в пещеры на гробик отца Симеона. Великим подвижником был старец Симеон, и благодатный дар был дан ему: скрывать свое величие в смиренной простоте.

Не читая газет, не слушая радио, старец знал мировую обстановку. Так, он говорил еще до моего ухода в монастырь: «Войны не будет. Холодной войной будут воевать». Да, великим прозорливцем был батюшка отец Симеон. Но он так просто себя держал, что никогда не подумаешь, какой он великий.

Однажды он зачем-то рассказал мне такой случай. Сестра Дарья пошла в монастырь. А была она крупная. И вот в монастыре и говорят: «О! Какая девка здоровая! Мы на ней и покатаемся!» Дарья услышала это, обиделась и ушла из монастыря. И вот я тоже пришла в монастырь, в Козельщанский. А там все были старенькие, держали только нескольких молодых, и, конечно, нам много приходилось трудиться. У нас было одно здание на 50 человек, огород сорок соток. Хозяйство не такое большое, как в Лебединском монастыре, но мы летом помогали и там, хотя были обособлены и имели свой чудотворный Козельщанский образ Божией Матери. Так, однажды сидели наши старенькие у дома и перебирали картошку, которую я потом носила в корзине в погреб. При моей больной руке я, конечно, скоро устала. Одна из сестер говорит: «Отдохни, деточка, ты, наверное, устала». А другая перебивает: «Ничего, девка здоровая…». И сразу я батюшку вспомнила!

Сорок шесть лет я уже в монастыре, начиная с Козельщанского, куда благословил меня батюшка Симеон. Главное в монашестве — послушание. В одной книге об афонском подвижничестве я прочитала недавно, как за непослушание был наказан монах. Господь ведь не всех так наказывает, а для вразумления нашего. Этот монах за своеволие был унесен бесами. Страшный рассказ!

Я должна сознаться, что тоже долго не соглашалась постричься в схиму, считала себя недостойной, говорила матушке, что мне уже восемьдесят лет, что не всегда правило исполняю и немощей много физических. Очень-очень долго она меня уговаривала и настояла на этом только тогда, когда батюшка Иоанн Крестьянкин по ее просьбе меня благословил. И тоже вам скажу: как же я страдала, когда не слушалась! Я очень страдала. А сейчас понимаю, какое это чудо, что постригли в схиму. Утром и вечером хожу в храм!

Я всегда любила литургию, но было много работы, отнимающей время на храм. Двадцать два года занималась канцелярской работой, Псалтирь читала, да еще обход делала внутри монастыря с иконой. Я никогда ни о чем в монастыре не просила, но и не отказывалась. Только от схимы отказывалась.

По себе скажу, что в монастыре должно быть полное самоотвержение, никакого саможаления. Пока в самом деле уже не сможешь. Вот как у меня с руками получилось: работала, несмотря на боль, на раны, до конца работала. Считала, что это Господь допускает, а значит так надо. Все, что Господь посылает, надо терпеть обязательно.

Скажу откровенно, я с большим трудом добилась, чтобы попасть в монастырь. Сколько я претерпела! Настоятельница знала, что монастырь закроют, что у меня больная рука… А я стремилась побыть в монастыре хоть один день, пока еще не закрыли. Хоть один день! И добилась. А каково было мне, когда действительно закрыли монастырь! Я похудела на двадцать килограммов. А сколько было переживаний, когда без отца Бориса осталась! Я даже отцу Симеону сказала: «Я не могу без него жить». Везде и всегда были одни переживания. Но для монаха главное — никакого саможаления, только полное самоотвержение.

Я ведь могла из-за больной руки отказаться от покоса и других тяжелых послушаний. Но я не отказывалась. Некогда было обращать внимание на себя. Потом и гипертония началась, но лекарств я не принимала. В те времена было запрещено приезжим помогать монастырю, и мы сами работали на послушаниях. Никакой посторонней помощи, никакой механизации. И пахали, и боронили, и сажали — все сами. А жили скудно. Земля плохо родит здесь. И каждая должна была, помимо тяжелого общего труда на послушаниях, подрабатывать для себя. Кто шил одеяла, кто еще что-либо.

Конечно, подвижники были большие. И Божия Матерь всегда покрывает монастырь их молитвами. Я это очень чувствую. Да и как не чудо: обитель была специально подвергнута разрушительной бомбежке, однако сохранилась. Воронка от бомбы видна, но ни одно стекло не разбилось! Как-то наша монахиня встретила летчика, который когда-то бомбил монастырь по заданию, но у него ничего не получилось. Летчик через это уверовал в Бога.

Схима — тоже послушание. Конечно, все сейчас делаю по силам, да Господь все видит, какие у кого немощи. Стараюсь молиться, как могу. За послушание Господь помогает, хотя и попускает всякие искушения. Но все надо претерпеть.

Как-то я исповедовалась батюшке Симеону, что засыпаю на молитве. А он мне сказал: «Знаешь, что со мной однажды было? Просыпаюсь и не могу понять, где это я? Лежу под аналоем. Уснул, значит, на молитве… Молитва — это самый большой труд. Когда-то я этого не понимал. И вот пришел в монастырь, а там архиерейская служба. После службы архиерей в проповеди сказал, что самый большой труд — это молитва. Я услышал и подумал, что это глупость, не поверил. Мне казалось, что это не трудно. Но позже понял, что истинная молитва — тяжелейший труд. Поэтому трудна жизнь монашеская, трудна жизнь в обители, но самый трудный подвиг — схимнический». Батюшка Симеон сам был великим молитвенником, поэтому ему было все о нас открыто. Он говорил: «Если читать Иисусову молитву, то никогда не упадешь».

Отец Симеон был очень любвеобильным. Сохранились у меня фотографии батюшки. На одной из них он с отцом Серафимом (Розенбергом). Причем отец Серафим никогда не улыбался. Он в лавочке торговал в Печорах и никогда не поднимал глаз. А здесь, рядом с батюшкой Симеоном, он улыбнулся. Тоже великий был — отец Серафим. Они друг у друга исповедовались.

На другой фотографии батюшка Симеон среди колосьев стоит. Во времена, когда в Печорах наместником был будущий Патриарх, тогда — архимандрит Пимен, и при монастыре были поля. И вот стоит наш батюшка Симеон на поле среди колосьев, а сам — словно живой спелый колос!

Батюшка говорил, что если он здесь, на земле, молится о нас и ему всех жалко, то там, в загробном мире, еще больше будет молиться. Преподобне отче Симеоне, моли Бога о мне грешной!