«Кто я?» – главный вопрос Великого поста

Кто я есть? Это главный вопрос Великого поста. Мы пытаемся на него ответить на Великом каноне, вдумываясь в слова молитвы Ефрема Сирина, подходя к исповедальному аналою и скрестив руки на груди в ожидании Причащения.

Кто я? Мы не видим себя. Как лошадь в тройке, которой наложили шоры на глаза, все скачет и скачет вперед, не оглядываясь, так и мы, не оглядываясь, несемся в безумном порыве, пытаясь все успеть и сделать. Сделать все, что касается нашего земного пребывалища. И у нас такие же шоры, как у лошади. Только мы надели их себе сами. И эта зашоренность не дает нам увидеть самих себя, свою греховность.

Но вот наступает Великий пост, и все шоры отпадают. И что мы видим?! «Червь, а не человек», – сказано слишком изысканно, интеллигентно. Пожалуй, червем я себя не вижу. Не всякий червяк вызывает отвращение, а по снятии шор, когда смотришь на себя, преобладает именно отвращение.

Кто там высокоумно изрек, что пост заключается не в еде? Да, конечно же, не в еде! Однако неядение тут служит неким договором, что ты подписываешься на великопостные страдания вместе со всей воинствующей Церковью. «Поприще добродетелей отверзеся, хотящии страдальчествовати внидите, препоясавшеся добрым поста подвигом: законно бо страдальчествующии, праведно венчаются», – поет Церковь в последний день перед началом Великого поста. Слышите: «желающие пострадать»!

Вся Церковь совокупно села на корабль и пустилась в плавание, и соблюдение внешнего режима воздержания – это лишь билет на судно. И как только ты входишь на борт, сразу начинаются чудеса и скорби. Ты можешь соблюдать в полноте уставной пост или нет, но сразу с началом Великого поста Господь дает тебе новые состояния сердца. То, что было всего пару дней назад, что теперь отделено границей Прощеного воскресенья, все становится другим.

Как будто раньше ты шел в тумане, и вот – туман рассеялся. И первое, что ты видишь: это самого себя, покрытого язвами. То, что не воспринималось грехом еще вчера, сегодня колет и душит, каждое пустое слово, выползающее изо рта, начинает тебя судить и распинать. Если вчера словесным грехом было лишь осуждение, гнев и злословие, то теперь каждое слово издает зловоние и мучит душу, поскольку открывает всю нашу черноту и безумие.

И только войдя в храм, чувствуешь, что пришел домой. Конфликт между храмом и миром всегда тлеет, но во время Великого поста он разгорается необыкновенно. Недаром в последний день перед началом поста мы вспоминаем изгнание Адама из рая. «Седе Адам тогда и плакася, прямо сладости рая, рукама бия лице, и глаголаше: Милостиве, помилуй мя падшаго», – поет Церковь в этот день. Несчастный Адам, наслаждавшийся Богообщением, внезапно оказался обманут и обворован диаволом, изгнан из Отчего дома и в тоске и отчаянии «плакал горько». Он видел, ощущал, опытно знал сладость рая, поэтому и плакал. Мы не знаем ее опытно, но лишь как сквозь «тусклое стекло», ощущая благодать Божию, только догадываемся о ней. И постоянно сталкиваясь с жестокостью мира, еще более тоскуем о потерянном рае. И храм для нас становится подобием утраченного рая. Может быть, начальный возглас Литургии «Благословенно Царство» и об этом говорит тоже? Он говорит нам о существовании таинственного Царства, прорывающегося к нам посредством Евхаристии, но в то же время это и тоскующий крик сыновей Адама, рыдающих об утраченном рае…

Великий пост велик во всем. В первый день поста сначала чувствуешь себя немного растерянным. Просто удивительно: как это так еще на прошлой неделе ты мог спокойно в рабочей суете не завтракать и не обедать и только поздно вечером наскоро «клюнуть» бутерброд и юркнуть в постель, не заметив особых приступов голода, – и вот наступил первый понедельник поста, ты еще не «оголодал», что случится ближе к Пасхе, но уже начинается голодная брань. В другие дни в это время ты ни за что и есть-то не захочешь, а в пост – уже с утра голод. Причем приступы голода подкрадываются незаметно: вот был как будто сыт, и тут раз – безумное желание вкусить пищи! Если полчаса продержишься, не уступишь желанию – голод уходит и есть не хочется. Человек голодный всегда голоден, а тут ты вроде и голоден, а вроде и нет. Так познается сверхъестественный характер голода и обнаруживается действие бесовского духа.

В пост познается сверхъестественный характер голода, и через голод обнаруживается действие бесовского духа

Брань – главный признак поста. Поэтому пост ничего общего не имеет с диетой. Когда человек начинает воздерживаться ради Христа, он тут же включается в реальность иного порядка. И в этой реальности все имеет значение и вес.

Каждый поступок влечет за собой другой. Грех тут же тянет за собой вразумление, подвиг – новое испытание. По сути, это сорокадневный марафон. Каждый день бросает тебе вызов, и, отвечая на него, ты познаешь, кто ты есть. Острие этого вопроса режет нас на куски. Кто я: жалкая сладострастная скотина или христианин? Что я могу ради Христа? Как далеко я могу зайти ради Богоугождения? Речь тут не идет о совершенном неядении или стоянии на камне. Речь о совершенном трезвении и постоянном бодрствовании в своем сердце.

И тут, как ни крутись, не уйти от вопроса молитвы. Молитва – это колокол Великого поста. Встаешь утром и, пока сонный дурман еще не вышел из сознания, начинаешь потихоньку раскачивать язык этого колокола: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный…» Бум-бум-бум. Это благовест. Трезвон еще впереди. Сначала слова отскакивают, как от стены горох, но ты с упорством пытаешься достучаться до собственного сердца и разгрызть его дебелую броню: «Владыко, прости беззакония наша, Святый, посети и исцели немощи наша…»

Каждое «Господи, помилуй» в пост становится особенным. Каждое «Господи, помилуй» обличает и хочет раздавить, ибо снято уже покрывало с души, ты вышел из тумана и ничто не мешает разглядеть в себе собственную духовную ущербность.

Каждое «Господи, помилуй» обличает и дает разглядеть в себе собственную духовную ущербность

Великий пост – великий разрушитель. Можно строить какие угодно планы до начала поста и рисовать себе благочестивые картинки, как ты его проведешь. Но начинается Четыредесятница – и все планы рушатся. Может быть, потому что Господь не хочет, чтобы реализация нашего плана возвела нас до небес на самолете гордости? Может быть, Ему более угодно направить наш самолет в штопор, вдребезги нас разбить вместе с нашими планами, чтобы разбитые части визжали всё то же «Господи, помилуй», но уже со слезами на глазах»?!

Наш ум и наше сердце – большая гостиница. И в них есть место для всех и вся. И за множеством героев разных фильмов, книг, житейских ситуаций теряется одинокая фигура Христа. Поэтому в пост мы стараемся максимально ограничить доступ к своему сердцу для кого бы то ни было. На период Великого поста наша сердечная гостиница забронирована Спасителем. Он один должен царствовать в нашем уме, Ему одному приносятся все чувствования нашего сердца. Чтобы выселить из гостиницы всех нежелательных постояльцев, чтобы все лишние персонажи растворились в небытии, нужно положить «дверь ограждения» при очах и ушах; чтобы сердечная клеть была чистой для Господа, необходимо еще и «хранение» устам, чтобы через пустословие не расплескать внутреннюю тишину.

Мы часто говорим, что Великий пост – весна духовная, время жизни. Но христианство упорно твердит нам, что жизнь может полностью войти в свои права лишь после смерти. Православие говорит, что Пасха – это подлинная жизнь, воссиявшая из гроба. Поэтому нужно сделать неотвратимый вывод, что Великий пост – это время смерти. Умереть для греха – вот конечная цель и поста, и вообще всей нашей жизни.

И не нужно возражать, изгоняя аскетику из мира в монастырь! Есть, есть аскетика и в миру, даже не христианского характера. Мы ведь восхищаемся достижениями спортсменов или мастерством музыкантов, которые проводят многие часы, умерщвляя себя для всего противного главному устремлению их жизни. Шестичасовые тренировки каждый день – чем не аскетика? А муки рождения произведения искусства, когда писатель или художник не спит ночи напролет, чем далеки от монашеских бдений, когда в сердце преподобного отца в муках рождается дар благодати Святого Духа?

Аскетика должна быть и в миру. Если ее нет, то наше христианство вырождается в кисель

Аскетика должна быть и в миру. Если ее нет, то наше христианство вырождается в кисель, в протестантство, в фарисейство. Аскетика – это не только и не столько воздержание от скоромного во всех его видах. Это бесконечное исследование своего сердца, изгнание греховных прилогов, постоянное «хождение пред Господом». Это труд, который требует непрестанного покаяния. И, по слову одного молитвенника, это непрестанное покаяние рождает непрестанную молитву. «Покаяние рождает молитву, и в сугубом количестве рождается от дщери своей»: эти слова – девиз Великого поста, начертанный премудрой рукой святителя Игнатия (Брянчанинова).

Этот самый труд и ненавистен диаволу, и именно его в конечном итоге и отрицают все современные «облегчители» постовой практики, потому что труд этот невозможно подъять без воздержания и молитвы. Постоянное следование по пути покаянной молитвы – и есть аскетическая смерть христианина, заключение себя во гробе своего сердца с надеждой на Пасхальное воскресение.

Поэтому можно сказать, что Великий пост – это великое испытание. И если человек достойно его проходит, то соделывается великим.

Великий пост – это сжатая, как пружина, в семь недель вся наша христианская жизнь. Говоря современным языком, это трейлер нашей веры. И если даже в Великий пост мы не можем жить как христиане, то как же мы живем в обычное время?! Если даже в Великий пост мы не можем внимательно молиться, воздерживаться и бодрствовать, то как мы молимся и о чем думаем в обычные дни?

Не упустим, братия и сестры, это спасительное время! Оно коротко. Пружина будет сжатой недолго. Трудись, трезвись, молись на всякое время. Изживай грехи из себя. Грядет Пасха Христова, которая просветит и облагодатит приготовленных.