В современном церковном искусстве достаточно давно зародилась и существует ситуация фактического двоемыслия: на словах декларируется приверженность канонам и традициям христианского искусства, однако сердце многих художников, архитекторов и искусствоведов на деле принадлежит совершенно иным эстетическим категориям. В чем заключается предельная цель церковного или, правильнее говоря, литургического искусства? Не углубляясь в богословские подробности, можно сказать, что все искусство в Церкви служит одной-единственной цели – обеспечению полноценной реализации духовной жизни христианина в молитве. В данном случае речь преимущественно идет о соборной, а не частной молитве, потому что именно там, где «двое или трое собраны во имя Мое» (Мф. 18, 20), есть Христос. Церковное искусство (иконопись, храмовая архитектура, пение, молитва, облачения, убранство и т.д.) вспомогательно в соборной молитве, а значит, не является, с точки зрения Церкви, самоцелью. Нескладное пение приходского хора может быть более одухотворённым и искренним, чем самое изысканное оперное исполнение литургии Чайковского в консерватории, а значит – более красивым. Таким образом, молитва использует предрасположенность аффективной стороны человеческой души (т.е. нашу способность к эмоциональному восприятию) для духовной концентрации, но не заостряется на ней. В этом смысле можно говорить о строгой иерархии, приоритете духовного над чувственным в церковном искусстве.

Можно говорить о строгой иерархии, приоритете духовного над чувственным в церковном искусстве

Подобная иерархия духовного и эмоционального отсутствует в светском понимании целей и задач искусства. «Мирское» искусство может служить множеству целей (не все из которых, с точки зрения христианства, плохи и отрицательно влияют на человека), однако конечной точкой в нем всегда оказывается сам процесс творчества и самовыражения индивидуальности творца. Каноны церковного искусства существуют именно для того, чтобы желание творческой реализации индивида не вступало в противоречие с более важными, с точки зрения Церкви, задачами. В этом смысле русской православной традиции удалось за столетия найти тонкую грань, в которой художник мог и самореализоваться, и послужить благому делу, но главное – послужить цели спасения души (не случайно во время ектении поминают «благоукрасителей и благоустроителей храма сего»). Это оказалось возможным благодаря сохранению в головах архитекторов, художников, музыкантов четкой иерархии, провозглашавшей приоритет коллективного над индивидуальным, духовного над душевным, канона – над изменчивыми движениями творческих желаний.

Храм как архитектурное сооружение является подлинным синтезом всех означенных выше установок, и поэтому его часто называют «образом рая на земле». В этом смысле православный храм всегда был в некотором смысле «декларацией», публичным заявлением тех идеалов, на которых базируется Церковь. Конечно, последние столетия оказались временем давления светского искусства на Церковь, часто насильно заставляя её подстраиваться под существующие в конкретную эпоху вкусы. Так, например, в XIX веке, под влиянием академической живописи, во многих храмах появились совершенно неканонические, практически еретические изображения Бога-Отца в образе Старца с белой бородой. Желание «новаторства», «свободы творчества» в Церкви всегда со временем приводит к ересям. XX век, в начале которого разгорелся модернистский бум в церковном искусстве, со временем явил страшные трагедии и на какое-то время остудил этот творческий модернистский пыл.

Желание «новаторства», «свободы творчества» в Церкви всегда со временем приводит к ересям

Однако в данном случае важно помнить, что Церковь живет, используя юридическую метафору, прецедентным правом. Проблемы, возникающие в её жизни, решаются «по мере поступления», но соборные решения, принятые во время таких кризисов, остаются действительными практически навсегда. Благодаря подобным соборным, кризисным решениям появились многие богословские постулаты – от Символа Веры до богословия иконы. Неканонические изображения Бога-Отца XIX века стали частью церковной жизни просто по факту своего существования – и поэтому Церкви рано или поздно придется столкнуться с богословским кризисом, вызванным безалаберностью церковных чиновников XIX столетия, руководствовавшихся в своих решениях не ясной и отчётливой христианской традицией, а сиюминутными вкусовыми предпочтениями и внутренним желанием «быть современным» и «идти в ногу со временем». Вполне вероятно, эти неканонические изображения будут изживаться ещё столетиями.

Можно сказать, что девизом христианского искусства на протяжении последних тысячелетий стал принцип «не ломай то, что и так работает». На богословском языке его часто любят называть «икономией» – христианской практичностью и здравым смыслом. Сегодня, напротив, в Церкви вновь зреют модернистские чаяния – причем в обоих смыслах – и в смысле желания новаторства и удовлетворения за счет Церкви творческих потребностей художника, и в смысле «подхватывания» тех процессов в церковной архитектуре, которые правили бал в дореволюционной России. Подобное настроение губительно для церковного искусства – это путь постепенного расхолаживания, который в исторической перспективе неизбежно приведет к вымыванию духовных смыслов и содержаний из церковной жизни. Этот путь давно прошли западные христиане – католики и протестанты. Католики стали жертвами новаторского искусства эпохи Возрождения, когда художники в погоне за новизной и самореализацией открыли новые технологии и инструменты художественного творчества. Принцип простой: художник изобрел перспективу, светотень, анатомическую точность и т.д., а это означает, что его творчество более продвинутое, значит, более точно соответствующее действительности, а значит, более правильное и разумное. Художники быстро стали указывать заказчикам – то есть католикам – почему они неправы, и таким образом быстро захватили власть в Церкви. Микеланджело занял место духовного авторитета, место блаженного Августина. Церковь стала работать на художника, а не художник на Церковь. Итог этого хорошо виден с высоты XXI века: католики потеряли икону, их искусство выродилось, лишилось подлинно духовного содержания и превратилось просто в красивую иллюстрацию к Св. Писанию. Отнюдь не чудотворные иконы стали реальными идолами, а бездушные статуи барочных ангелочков, которые создавались, чтобы поклоняться божеству «Красоты».

Протестанты прошли обратный, но не менее губительный путь. Ослабление Католической церкви через поклонение эстетике открыло путь Реформации, деятели которой верно усмотрели языческие нотки в Возрождении. Однако полный отказ от канонического церковного искусства в итоге привел к такому же результату. Если у каноничности нет рамок – то всё становится «каноничным»: от экзальтированного танца в негритянских американских церквях до бардовских песен под гитару у пятидесятников.

Церковное искусство потеряло свой изначальный смысл, как помощь в молитве, и стало самоцелью

Двигаясь в разных направлениях, католики и протестанты пришли к единому результату. Церковное искусство потеряло свой изначальный смысл существования, как помощь в молитве, и стало самоцелью. Причина этого – идеологическая, а отнюдь не эстетическая. Начиная с эпохи Возрождения (секуляризации), исторической хронологии был присвоен идеологический статус: новое стало лучше старого просто по факту своей новизны. «Старым» объявилось все, связанное с христианством, а «новым» – всё, христианству противостоящее. В итоге духовное возрастание стало подменяться прогрессизмом («светлым будущим»). Неслучайно отличительной особенностью эпохи стало появление «Утопии» Мора или «Города Солнца» Кампанеллы – сочинений, предлагающих свежую социальную альтернативу христианской ойкумене.

Сильнее всего, впрочем, идеологические изменения коснулись в XVI веке представлений о красоте. Само понятие красоты стало тесно связано с понятием прогресса. Ключевое отличие прогрессистского идеала красоты от христианского заключается в его постоянной изменчивости. Если «всё новое лучше старого», то хронологически позднее появившейся предмет будет более красивым, чем более ранний. Таким образом, окончательно утвердилась идеологема о том, что красиво только «новое», «обновленное», «современное», «актуальное», «прогрессивное» – то есть антитрадиционное.

Ключевое отличие прогрессистского идеала красоты от христианского заключается в его постоянной изменчивости

Проекты московских храмов на Верейской улице и в Митино вроде бы не нарушают буквы церковных канонов как таковых, но нарушают дух этих канонов, причину, по которой они были установлены отцами Церкви. Они пытаются расширить, раздвинуть их рамки. Если каноны и русская православная традиция применения и реализации их на практике призывают нас ставить на первоочередное место литургию, соборную молитву, общину – то эти проекты, скорее, являются публичными заявлениями о важности «я» архитектора, который хочет, чтобы его творение отличалось от одинаковых проектов церквей, стремится «выделиться из толпы», «использовать современные материалы», «соответствовать духу времени». Подобный примат индивидуального самовыражения присущ светскому искусству, и перенос его принципов на церковное искусство губителен для последнего. Если мы начинаем отдавать приоритет абстрактным и изменчивым эстетическим идеалам и ценностям творческого самовыражения индивида, мы автоматически ставим нужды прихода, общины, молитвы и духовной жизни на ступеньку ниже. Именно поэтому в проекте храма на Верейской улице совершенно не учтено, что утром восточное солнце будет слепить прихожан, зато выпячено на передний план, что «крест на куполе будет выполнен из триплекса с возможностью подсветки».

Жесткость, с которой хотят буквально «продавить» реализацию этого проекта как можно скорее, наводит на мысль, что дело не столько в нем самом, сколько в прецеденте реализации необычного, «нового» проекта в рамках церковной архитектуры. Факт подобной «сдачи» канонических позиций не останется незамеченным. Молодые архитекторы и иконописцы, получающие заказы от Церкви, вскоре почувствуют реальную светскую власть над духовным, своё право указывать на первоочерёдность эстетического над экклезиологическим. Это откроет дорогу для множества других подобных проектов, контролировать поток которых вскоре окажется невозможным.

В ближайшее время Русской Православной Церкви придется пройти через жернова давления светского искусства

Секулярные ценности всегда связаны с политикой. Последнее подтверждается международным освещением нашей внутренней проблематики. Проект храма на Верейской улице стал лауреатом премии американской организации и журнала Faith & Form («Вера и форма») за 2019 год, штаб которой расположен в столице Соединенных Штатов Америки. Существующая уже на протяжении 50 лет, она заинтересована в продвижении авангардных секуляристских проектов протестантских храмов по всему миру. Многие из них сегодня либо пустуют, либо перепрофилированы и используются как рестораны, детские сады и выставочные залы. Вслед за протестантской архитектурой эти люди хотят влиять и на православное храмовое зодчество.

Вполне вероятно, что в ближайшее время Русской Православной Церкви придется пройти через жернова давления светского искусства (подобно Католической церкви в эпоху Возрождения), которое будет ощущаться не менее болезненно, чем давление со стороны секулярного, атеистического государства в XX веке. Лишившись сегодня возможности судить о красоте с канонических позиций, мы лишимся возможности судить о духовном в будущем.