Очарованный странник из другого полушария
Удивительная история американского протоиерея из русской церкви
И они тотчас, оставивши сети, последовали за Ним.
(Матф. 4, 20)
Год от Рождества Христова 2016. Февраль месяц, 8.30 утра, воскресенье. Город Бостон, штат Массачусетс, Соединённые Штаты Америки. И – русская православная церковь Богоявления. Моя приходская церковь на протяжении последних 17 лет.
Прохожу мимо строгого объявления, выгравированного на двух языках – русском и английском – на медной табличке, напоминающего, что господам в церковь не полагается входить в шортах или глупых майках, а дамам надлежит быть в юбках или платьях. Забираю на свечном ящике свой помянник – маленькую синюю книжку, где записаны для поминовения имена моих родных, близких и далёких, живых и усопших, отмечаю на специальном листе, сколько мне нужно будет сегодня просфорок, беру свечи, прикладываюсь к иконе и пытаюсь сосредоточиться на предстоящей исповеди.
У нас здесь два священника: настоятель, протоиерей, отец Виктор (Болдевскул) – русский, родившийся в Америке, и отец Фома (Реске), тоже протоиерей, но американец, по-русски не говорящий.
Как и большинство русскоговорящих прихожан, на исповедь я всегда хожу к отцу Виктору, священнику доброжелательному, внимательному, но и строгому и рассудительному. Американца отца Фому, старенького, с густой седой бородой батюшку я все эти годы не то чтобы избегаю, но как-то сторонюсь, ничего о нём не знаю, только слышу его тихие возгласы во время служб, обычно произносимые по-русски, старательно, с мягким акцентом.
Узнаю, что отца Виктора вдруг вызвали куда-то по срочным приходским делам, и исповедь мою кроме отца Фомы принять будет некому.
Делать нечего, нехотя плетусь на исповедь к отцу Фоме, лихорадочно почему-то вспоминая, как будет по-английски «соляной столб».
Правда, посмотрев внимательно на батюшку (впервые за все годы), понимаю, что умничать не надо, а надо всё как есть: и про осуждение, и про неразумное объедение, и про злое уныние. «Поисповедовавшись», открываю было рот, чтобы назвать своё имя (откуда отцу Фоме его знать – он, конечно, нас, русских прихожан, и знать не знает), но вдруг слышу слова разрешительной молитвы, и от тихого, безо всякого напоминания со вздохом произнесённого по-русски «чадо Елена», начинают чесаться глаза. А потом отец Фома ещё долго со мной разговаривает, заинтересовано расспрашивает о работе, карьере, говорит что-то мудрое, а я стою и со стыдом думаю, как же, оказывается, холодно и предвзято я к нему относилась.
У отца Фомы – самое доброе лицо на свете. Лицо это наполовину скрыто густой седой бородой и испещрено морщинами, как лучиками, а доброта сияет и в глазах, и в ласковой детской улыбке, и даже сама борода тоже, кажется, светится. Вообще, если кто-то захочет представить себе лик типичного русского старого доброго дореволюционного священника, то типичнее, чем отец Фома, представить будет трудно. При том, что, конечно, ничего дореволюционного или русского в американском гражданине Томасе Реске отродясь-то и не было. А было вот что.
Родился и воспитывался будущий отец Фома в Милуоки, штат Висконсин, в крепкой лютеранской семье. К 13 годам, решив, что с Богом, в общем, всё ясно, с походами в церковь Томас Реске закончил. В 18 лет, будучи талантливым живописцем, поступил в институт изобразительных искусств, а годам к 20 решил, что жизнь настолько «хороша», что надо или заканчивать её немедля самоубийством, или искать в ней смысл.
Пройдя коротким, но тернистым путём искания смысла, от нью эйдж до дзен-буддизма, в один прекрасный день Томас Реске бросил институт и оказался на вершине горы с книгой Иоанна Златоуста и Василия Великого в руках. То есть он никуда не вознёсся, а просто купил книгу, бутылку воды и взобрался на Холи Хилл (Святая Гора) в Висконсине, чтобы почитать в тишине. Открыв Иоанна Златоуста и прочитав, что «Церковь есть место ангелов, место архангелов, царство Божие, само небо», Томас с горы немедленно спустился и пошёл искать ближайшую церковь. Церковь оказалась католической.
Бывший крепкий лютеранин Томас Реске к католикам относился с некоторым подозрением, но решил, что привередничать нечего, и раз католичество – это всё, что осталось в грешном мире от той Церкви, о которой писал святитель Иоанн, то значит, здесь ему суждено и остаться.
Томаса Реске встретил монах брат Гилберт и объяснил, что находятся они не просто в церкви, а в католическом монастыре, братстве кармелитов, посвящённому Божьей Матери Горы Кармель в Холи Хилл. Томас Реске поступил в монастырь трудником и получил должность кистера, по-русски говоря, сторожа.
Как-то раз, месяца через три, к монастырю подъехало несколько паломнических автобусов с чикагскими номерами, из которых вышла группа украинских католиков-униатов греческого обряда.
Гости-паломники отслужили в монастыре Литургию Иоанна Златоуста. Томас Реске отстоял литургию без движения, потрясённый, совершенно не понимая, «на небе или на земле были мы, ибо нет на земле красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом. Знаем только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех странах». Проводив гостей, Томас бросился расспрашивать братию монастыря, кто это были такие, что это за такая прекрасная Литургия у них, и как бы узнать об этом греческом обряде побольше с тем, чтобы самому стать католиком греческого обряда.
Строго говоря, подойти с таким вопросом к римо-католику – это примерно то же самое, что подойти к православному и спросить: «А скажи мне, брате, кто такие пятидесятники и где я могу узнать о них побольше, потому что очень мне по сердцу пришлась их служба?» В общем, братия монастыря от любознательного кистера отмахнулась, как от чумного.
Но так как Томас Реске был и есть человек решительный, горячий и бескомпромиссный, то, нимало не смутившись, в тот же день из монастыря он ушёл и поехал в Католический университет Маркетт, справедливо рассудив, что уж в таком дворце христианских знаний и наук должны быть книги о католиках греческого обряда. Увы, в библиотеке таких книг не оказалось, но какой-то доброхот направил Томаса в книжный магазинчик на территории колледжа.
Магазинчик располагался в полуподвальном помещении, студенты туда не ходили, и продавщица, подслеповатая согбенная старушка 90 примерно лет, сладко дремавшая в одиночестве, вздрогнула и спряталась в ужасе под прилавок, когда по лестнице с грохотом скатился энергичный Томас Реске. С трудом поняв, что это не разбойник, а ищущий просвещения юноша, старушка вспомнила, что где-то в закромах магазина в самом деле была книга о католиках греческого обряда. Потратив на поиски минут примерно сорок, старушка вынесла тяжёлый фолиант. Название книги – Православная Церковь, и имя автора – епископ Каллистос Уэр – Томаса разочаровали. Было понятно, что старушка ошиблась, и вместо желанной книги о католиках греческого обряда принесла что-то совершенно постороннее. Но из уважения к старушкиному возрасту и её больным ногам книгу Томас всё-таки купил.
Купив бутерброд, сел на скамейку и начал, вначале крайне нехотя, читать. Прочитал про Свято-Троицкий монастырь Русской Зарубежной Православной Церкви в городе Джорданвилле, штат Нью-Йорк, и о том, что Троицкий собор монастыря расписан в древнерусском стиле.
– А что если научиться иконописи в этом монастыре? – подумал Томас.
Внезапная мысль стать иконописцем и послужить Господу своим от Бога же полученным талантом зажгла сердце юного живописца так горячо, что он тотчас же, поднявшись со скамейки, отправился ловить попутную машину. Через два дня, сменив пять попутных машин, Томас Реске подъехал к Свято-Троицкому монастырю.
Времени было три часа утра, и Томас улёгся спать на травке у монастыря. Разбудило его прикосновение чьего-то ботинка. Взволнованные незнакомые женщины стояли вокруг Томаса.
– Слава Богу, а то мы думали, что Вы умерли, – сказали они с сильным русским акцентом. – Ну просыпайтесь же, вставайте, сегодня отдание Пасхи.
Пригладив взъерошенные волосы, Томас огляделся и увидел позади женщин какого-то седобородого батюшку с необыкновенным светившимся добротой лицом. Батюшка оказался архимандритом Владимиром (Сухобоком), старцем, прозванным за доброту и любовь Красным Солнышком Джорданвилля. Томасу он показался просто святым.
– Заходи, заходи, золотко – позвал у входа в Свято-Троицкий собор монастыря отец архимандрит.
Собор поразил Томаса своей росписью и особенно ликами четырёх евангелистов на парусе – своде. Это была роспись знаменитого на всё русское зарубежье иконописца архимандрита Киприана (Пыжова.) Архимандрит Киприан, мгновенно распознав в Томасе Реске «глупого американца», подвёл его к киоту Серафима Саровского и на полурусском, полу-английском объяснил, что преподобный Серафим – «великий святой, которому надо молиться и который тебе поможет».
На Литургии в Свято-Троицком соборе Томас впервые почувствовал, как может искренне молиться вся церковь. И внезапное решение стать православным, родившись тут же, во время этой Литургии, показалось простым, окончательным и не подлежащим пересмотру. Трудность состояла в том, чтобы как-то и с кем-то полноценно объясниться.
Узнав, что в Свято-Покровском кафедральном соборе в Иллинойсе есть англоязычный настоятель, Томас туда немедленно и отправился. Настоятель, отец Марк Шинн, у которого отец был американцем, а мать – француженкой, в самом деле в совершенстве говорил на нескольких языках. Переговорив с Томасом и узнав, что тот хотел бы принять православие и работать при соборе, отец Марк повёз его к владыке Серафиму (Иванову), Архиепископу Чикагскому и Детройтскому, за благословением.
Владыка Серафим жил в основанном им в двух часах езды от Чикаго русском поселении Владимирово. Землю эту пожертвовал в 1960 году в дар церкви князь Белосельский-Белозерский. Улицы во Владимирово по благословению Владыки были названы именами преподобного Серафима Саровского, Александра Сергеевича Пушкина, Петра Ильича Чайковского и двух великих русских, внесших вклад в историю Америки, – авиаконструктора Игоря Сикорского и генерала Ивана Турчанинова.
Владыка Серафим встретил Томаса как родного. Поцеловал в лоб и благословил остаться в соборе сторожем. Через месяц, в июле 1974, Томас принял православие и начал привыкать к странно звучащему имени Фома.
Поселили Фому Реске в одной из соборных келий и определили жалованье в 50 долларов. Прихожане – а были это в основном казаки – отнеслись к американскому сторожу-неофиту с подозрением. Жалованье Фоме выдавал раз в месяц казначей господин Будский. Происходило это так. Неодобрительно поглядывая из-под густых бровей на молодого человека, господин Будский нехотя доставал из свечного ящика деньги и долго выбирал 50 самых ветхих и грязных купюр достоинством в один доллар, которые и вручал Фоме.
А молодой сторож ничего особенно и не замечал, так как крепко думал о принятии монашества. Владыка Серафим благословил Фому побывать у отцов Серафима Роуза и Германа Подмошенского в Свято-Германовской пустыни в Северной Калифорнии. У этих выдающихся подвижников Фома провёл трудником три недели. По их окончании отец Герман отпустил Фому, передав с ним письмо для Владыки Серафима.
Фома побежал с письмом к Владыке, ожидая решения своей судьбы. Увы, отец Герман написал владыке Серафиму, что монашеского призвания у Фомы Реске нет.
Мудрый Владыка не дал молодому человеку упасть духом и посоветовал, не откладывая, тут же и решить, что Фома хочет делать со своей жизнью и c данными от Господа талантами.
– Хочу учиться иконописи, – сказал-отрезал Фома.
– Отличная мысль! – поддержал владыка Серафим.
У Владыки не так давно был инсульт, он был почти полностью парализован, ему пришла пора уйти на покой, и у него созрел план добиться перевода из Джорданвилля в Чикаго игумена Алипия (Гамановича), известного иконописца, ученика архимандрита Киприана, с тем, чтобы тот был возведён в архиерейский сан и взял на себя бразды правления епархией, а попутно и обучал Фому иконописи.
Осенью 1974 году игумен Алипий прибыл в Чикаго и был хиротонисан в епископа Кливлендского, викария Чикагской и Детройской епархии. А для Фомы Реске начались уроки иконописи. Сказать, что владыка Алипий был строгим, – это не сказать ничего. Иподьяконы боялись его пуще огня и, прислуживая, трепетали от страха. Иконописные «университеты» Фомы были ничуть не легче.
После того, как Фома закончил свою первую икону, владыка Алипий изрёк, что получилось «very ugly»[1]. Фома духом не пал. У Владыки была электрическая пила, и Фома начал под руководством Владыки учиться работать с деревом. И хотя на все его последующие работы Владыка неизменно говорил, что всё это – «very ugly», резьба по дереву стала для Фомы призванием. Медленно, но верно владыка Алипий «обтёсывал» молодого человека, как струг-топор обтёсывает еловый сук.
Через некоторое время Владыка поехал в Кливленд расписывать Свято-Сергиевскую церковь и взял Фому с собой. Когда пришло время ставить иконостас, Владыка сказал церковному совету, что это сделает Фома. Так Фома, к тому времени ставший иподьяконом, получил профессию. Правда, и после этого владыка Алипий осыпать ученика похвалами и восторгами не стал.
Когда Фома вырезал ризницу для отца Марка из Чикагского собора, удивлённый владыка Алипий спросил: «Это действительно ты сделал?» Получив от насмерть перепуганного Фомы утвердительный ответ, Владыка помолчал, а затем сказал: «Неплохо», – чем привёл ученика в состояние непередаваемого счастья.
– И всё же главное моё достижение за время учёбы и службы под руководством владыки Алипия не это, а то, что я несколько раз смог завернуть его поручи (манжеты) без того, чтобы он это переделал, – вспоминает и улыбается в седую бороду отец Фома, – все, кто когда-либо прислуживал Владыке, поймут, о чём я.
Не оставлял молодого соборного сторожа-резчика по дереву своим попеченьем и владыка Серафим.
– К монашеству призванья у тебя нет, поэтому ищи жену, – благословил он.
Напротив кельи Фомы Реске на стене висел телефон, который периодически и безо всякого толку звонил. Дело в том, что Фома к телефону не подходил, боясь, что с ним начнут говорить по-русски, а живший в соседней келье добрейший отец протодиакон Иоанн Логвиненко к телефону не подходил, боясь, что с ним начнут говорить по-английски. Так они обычно и пережидали звонки, каждый в своей келье, справедливо полагая, что любопытствующим лучше просто прийти в собор и решить все свои нужды на месте.
В один прекрасный день зазвонивший телефон решил попросту не умолкать. Звонил кто-то невероятно настойчивый. Переждав минуты три, Фома снял нехотя трубку, ожидая услышать непонятную и раздражённую русскую речь.
– Скажите, пожалуйста, могу ли я прийти в собор и переговорить с кем-нибудь о принятии православия? – вопрос был задан по-английски необыкновенно приятным женским голосом.
Обладательницей приятного голоса оказалась молодая и вдумчивая американская девушка с украинскими корнями Айрин Белобран, ставшая вскоре православной с именем Ирина, а ещё через некоторое время сменившая свою фамилию на фамилию Фомы Реске.
Изменились по отношению к Фоме и недоверчивые прежде прихожане собора. Со слезами на глазах вспоминает нынче батюшка, как приходили к нему прихожане-казаки христосоваться на Пасху, с куличами и подарками.
Через несколько лет Фома Реске вырезал иконостас для храма святого Иоанна Русского в городе Ипсвиче, штат Массачусетс, а вскоре по благословению владыки Алипия Фома с женой и двумя маленькими детьми, Магдалиной и Питером, переехал в Массачусетс насовсем. Не прощанье владыка Алипий написал для Фомы икону Божией Матери «Вертоград заключенный», перед которой и отслужили молебен перед отъездом из Чикаго.
Еще через несколько лет Фома Реске с семьей стали прихожанами русской православной церкви Богоявления в Бостоне.
А вскоре, на Крестовоздвижение, владыка Иларион рукоположил Фому в дьякона. Восторженнее всех отнеслись к этому событию дети отца Фомы Магда и Питер: «Папа будет теперь ходить в платье!!!»
– Я был такой косноязычный, без слуха и голоса дьякон, – вспоминает отец Фома, – И думал: «Это хорошо, что я такой бесталанный. Зато меня никогда не сделают протодьяконом или священником».
В 2009 году владыка Иларион – уже Митрополит и Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви – рукоположил отца Фому в священники. А ещё через несколько лет отец Фома – уже протоиерей – венчал своего сына Питера (Петра) с невестой Синтией, а потом и свою дочь Магду с женихом Джоном, потом крестил первого своего внука Лео Томаса (Льва)…
…Я сижу на гостеприимной кухне отца протоиерея Фомы и матушки Ирины, пью чай с необыкновенно вкусной и собственноручно батюшкой приготовленной кулебякой.
– Вам бы кулинарную книгу написать, батюшка.
– Да. И назовём её «Чревоугодие с отцом Фомой». Что ты!
А потом вдруг прибавляет серьёзно:
– Знаешь, первый опыт правды и любви мы, только родившись, получаем на груди наших матерей. Потом в нашей жизни случаются и болезни, и предательства, и потери, и мы ищем радость и любовь. И вот самая главная любовь, правда и мудрость нашей жизни – во Христе. Для любого человека на земле. Безусловная любовь. Сколько и какой любви ты даёшь. Все наши традиции, обычаи – абсолютно всё служит тому, чтобы научить нас вот этому, чтобы мы переживали любовь и учились. Учились главным заповедям – любви к Богу и друг к другу.
…В прошлом году 19 октября, в день Ангела отца Фомы, после громоподобного «Многая лета», возглашённого нашим могучим протодьяконом Александром Ярощуком, отец Фома оглядел паству и, чуть запнувшись, тихо произнёс с амвона по-русски: «Я Вас всиех оччнь люблю». И у всех нас «зачесались» глаза…
Бостон, Массачусетс, США
Источник: Православие.Fm
Pravoslavie.cl