Святой Равноапостольный Николай, Архиепископ Японский
Попытка очерка жизни святого равноапостольного Николая Японского
Как описать жизненный подвиг человека, неизмеримо высшего в духовном совершенстве? Повествуя о гиганте со своей маленькой обжитой «колоколенки», рассказчик неизбежно принижает и сужает реальность и, как следствие, не выполняет задачу. «Большое видится на расстоянии», – советует «звонкий забулдыга-подмастерье» языкотворца-народа. Мол, отойди достаточно далеко – и даже невиданных размеров картина станет вполне обозримой.
Достаточно ли далеко 1912 год отстоит от 2017-го? Тогда, в 1912-м, окончилась земная жизнь святого равноапостольного Николая Японского. 100 лет – явно недостаточное расстояние, чтобы охватить органами чувств и сознанием величину и количество плодов жизни личности такого масштаба, однако это самое большое, что имеется в наличии. Попробуем же представить, что перед нами.
Наследие святителя Николая
С тех пор в Японии не построено ни одного православного храма. Все они были возведены при жизни святого.
Колокола православных храмов Японии не переставали звонить каждое воскресенье и во время Второй мировой войны
В 20-е годы XX века Япония инициировала интервенцию на российский Дальний Восток. Любые упоминания о Православии внутри страны напоминали о России и встречали подозрительные взгляды. Дальше – больше: начался период фашизма, когда к верховной власти на «Восьми отмелях» пришла военщина, ввергнувшая страну в отчаянную бесперспективную войну со всем остальным миром. Всякое инакомыслие тогда жестоко подавлялось властями. И тем не менее колокола собора Воскресения Христова в самом центре Токио, а также православных церквей Иокохамы, Хакодатэ, Киото и других городов звонили каждое воскресение.
В Японии много пишут о деятельности Общества Красного Креста своей страны. Причину понять немудрено: эта организация традиционно находится в центре журналистского внимания. У исчерпавших на нее все свое красноречие записных певцов гламурной благотворительности уже не остается ни сил, ни слов на рассказ о лишенной помпезности повседневной кропотливой безвозмездной работе православных женщин в крупнейшем в Токио детском приюте на улице Аояма.
Весной и летом 1945 года Токио несколько раз подвергся так называемым «ковровым» бомбардировкам, то есть таким, когда командование ставило пилоту задачу выбросить на тот или иной квадрат местности определенное количество тонн бомб. Весь центр города представлял собой невероятных размеров выжженное поле, посреди которого светлым обликом надежды возвышался невредимый собор Воскресения Христова.
По окончании Второй мировой войны благоденствие вернулось в православную общину Японии далеко не сразу: попав под бдительную всеохватывающую опеку американских оккупационных властей, она стала раздираться изнутри политизированными личностями, называвшими себя христианами лишь по необходимости иметь доступ к денежным пожертвованиям. Огромный участок земли, приобретенной епископом Николаем для общинной школы, был продан. Денежные средства собора регулярно исчезали непонятно куда. Тем не менее община справилась и с этими трудностями.
Какое-то время Православную Церковь в Японии возглавляли епископы неяпонского происхождения. Однако во второй половине XX века Московский Патриарх Алексий I направил в Токио письмо, в котором выражал уверенность в достаточной зрелости японской православной общины для того, чтобы быть окормляемой епископом японской национальности. Личности для исполнения этой невероятно трудной подвижнической должности были общиной найдены. Они сослужили и продолжают служить неоценимую службу в деле окормления паствы, укрепления и распространения Православия и сближения Японской Церкви с остальными православными автокефалиями.
К вышесказанному стоит добавить упоминания о школе русского языка и общеобразовательных дисциплин, о воспитательной работе с детьми и их родителями, о записях гражданского состояния малоимущих людей (в северных префектурах во многих семьях до сих пор сохранились «метрики» – свидетельства о рождении ребенка, – выдававшиеся Православной Церковью). Эти и еще многие явления, проникшие в самый быт современных японцев, по значимости вполне сравнимы с материальным наследием, таким как несколько десятков православных церквей, построенных там и сям по Японе-матушке.
Всё это и многое другое возникло благодаря повседневному неприметному труду множества людей, сердца которых осветила истина христианства, принесенная улыбчивым, подвижным, любопытным, отзывчивым и веселым монахом Николаем, впоследствии названным Просветителем Японии.
«Золотая страна Жипанг»
Родившийся в семье сельского диакона, юноша Иван Касаткин не помышлял ни о каком другом жизненном занятии, кроме как о служении Богу. Первое серьезное испытание он прошел в Санкт-Петербургской духовной академии. Расположенное в непосредственной близости к верховной светской власти и, соответственно, ко всем, какие только можно вообразить, мирским искушениям, это учебное заведение было вполне пропитано духом Феофана Прокоповича – угодничеством перед преподавателями, заискиванием у сильных мира сего, заблаговременными поисками выгодных мест службы и родственниц церковных иерархов в невесты. Разгульные попойки, скандальное поведение слушателей были таким же частым явлением здесь, как и в казармах гвардейских полков. Взыскания за проступки воспринимались академистами как своеобразные знаки отличия.
Разумеется, серьезный юноша Иван Касаткин разительно выделялся из среды учащихся. Он мог бы постепенно принять жизненные взгляды большинства товарищей. А мог бы резко их отторгнуть и, уйдя из академии, стать сельским священником. Иван поступил по-своему: закончив курс обучения, он принял монашеский постриг с именем Николая. Таким образом, он еще в молодости привил себе полезный для подвижника-просветителя навык жить в миру, не подвергаясь при этом его тлетворному влиянию.
Тогда же, во время учебы, Иван, будущий монах Николай, увлекся Востоком. В руки к нему попала книга воспоминаний флота капитана Василия Головнина о двух годах, проведенных в японском плену. Записки русского флотоводца беспристрастно повествуют о японских обычаях, о людях всех сословий и о событиях, произошедших с ним и другими попавшими в плен моряками. Василий Михайлович с теплотой вспоминает о японских крестьянах, подкармливавших его и остальных моряков, с иронией и без злости описывает своих тюремщиков, много рассказывает о быте и обычаях жителей «Восьми отмелей». Книга Головнина своей безыскусной честностью резко отличалась от всего, что было в то время написано в Европе о «золотой стране Жипанг».
Вот, например, отрывок из типичного европейского сочинения XVIII века «об острове Нифоне», изданного на русском языке: «Земля тамошняя содержит в себе множество золота и серебра, железа, жемчугу, верблюдов (!!!) и других зверей, также находятся там еще многие реки, озера и изрядныя гавани… Японцы посредственнаго росту, черноваты, платье носят богатое, разумны, верны и проворны. Любят художества и науки. Говорят об них, что они спесивы и нечестивы и любящие притвор. Японской язык собственной сему государству; однако многия японцы говорят индейскими языками, а особливо малаиосскими и китайским».
Сочинитель, конечно же, не был бы Тавернье, если бы не вставил в свое писание, прилежно переведенное Степаном Коровиным-Сибирениным, следующий перл этнографии: «…когда они (японцы) женятся, то употребляют публичных офицеров для лишения девства своих невест и почитают сей труд за недостойный для благородного человека. Они, однако, почти так ревнивы, как и италианцы…»
Откуда мсье Тавернье почерпнул столь сокровенные сведения о матримониальных обычаях далекого народа, неясно, но после знакомства с его писанием вполне понятно, почему монах Николай, как и вся читающая русская публика, безоглядно увлекся честными, хотя и лишенными пикантных деталей записками Головнина.
«Открытие» и открытия
Принявший постриг на следующий же день после выпуска из академии, молодой монах узнаёт о вакансии священника в российском консульстве в порту Хакодатэ и с воодушевлением едет на телеге через всю Россию к Тихому морю (как тогда еще называли Тихий океан) в Николаевск-на-Амуре, а затем переправляется на попутном корабле к месту службы. В 1861 году молодой монах уже приступил к обязанностям священника при консульстве в Хакодатэ.
Большой удачей для него (как, впрочем, и для населения города) было то, что в ту пору консульство возглавлял Иосиф Антонович Гошкевич.
Гошкевич был одним из тех немногих российских дипломатов, которые на своем посту не стремились написать в Петербург побольше хвастливых реляций, а предпочитали ежедневно трудиться для упрочения долгосрочных интересов своей страны.
Консул налаживал сердечные связи как со своими подчиненными, так и с чиновниками и населением города. Будучи сам страстным фотолюбителем, он организовал для японской детворы фотокружок (вспомним, что речь идет о 50–60-х годах XIX века), доверял ребятам аппараты для съемки и вместе с ними проявлял фотографии.
В Японии считается, что фотография пришла в эту страну из Европы через порты Кобэ и Нагасаки приблизительно в одно и то же время с открытием ее осакским изобретателем Хирагой Гэннаем. Однако жители Хакодатэ другого мнения: к ним способ запечатления живой картины путем воздействия света на обработанную специальным составом пластину пришел несколько иным путем, чем в центральные города «Восьми отмелей». Здесь до сих пор чтят память консула Гошкевича. Аппаратура, которую он, уезжая из страны, оставил ребятам фотокружка, в настоящее время выставлена с надлежащими объяснениями в местном музее.
В середине XIX века на «Восьми отмелях» усиливаются политические брожения. Окраинные феодальные кланы, лишенные возможности управлять страной, группировались вокруг императорского дома и строили планы свергнуть власть военного правителя-«сёгуна». Они составляли партию императора.
С другой стороны, группировки, составлявшие верховную власть государства, никак не могли прийти к единому мнению: сращиваться ли мирно с императорским домом, или без этих условностей попросту вырезать окраинные кланы и оставить дворцовых аристократов без вооруженной поддержки.
В той и другой партиях проходили споры и об иностранцах: убивать ли поголовно всех, или всё же кого-то оставлять в живых и учиться у них тем полезным вещам, которых нет еще на родине. Особенностью дискуссий было то, что практически все их участники имели оружие и охотно пускали его в ход, причины придумывая задним числом.
«Открытие» страны для иностранцев часто связывают с салютом из пушек американских кораблей, предводительствуемых коммодором Мэтью Пэрри. Такой упрощенный рассказ дает ложное представление о времени и событийной цепочке. Коммодор Пэрри посещал Японию несколько раз в 40-х годах XIX века и неизменно натыкался на непоколебимую преграду в общении по самым невинным вопросам – заправке пресной водой, покупке продовольствия, прочим. В залпе корабельных пушек 1853 года слышится едва прикрытое раздражение порядками в стране, и чувства эти разделяли моряки многих стран, которым приходилось бывать у берегов «золотой страны Жипанг».
После 1855 года Япония открыла для посещения иностранцами порты Нагасаки, Кобэ, Йокохама и Хакодатэ. Иноземцы жили в стране при множестве ограничений, одно из которых касалось их вероисповедания: запрещалось проповедовать какую бы то ни было религию местным жителям. Молодой монах Николай прибывает на место священника консульства как раз в разгар общенационального брожения незатейливых воинских умов.
Век XVI-й: японская «Голгофа»
Соприкосновение Японии с христианством началось в XVI веке посредством португальских иезуитов. Иезуитские проповедники (так называемые «батэрэны») были милостиво приняты первым из трех объединителей Японии Одой Нобунагой. Этот феодал, постоянно враждовавший с буддистскими монастырями, искал духовную замену буддизму. «Батэрэны» в частных беседах подливали масла в огонь честолюбия Нобунаги и других поместных феодалов намеками на то, что, когда вскорости бесчисленные папские войска неминуемо завоюют и Японию, «свои» – христиане – будут приобщены к управлению страной, тогда как «несвои»…
Католики-иезуиты придавали миссионерской деятельности отчетливую политическую окраску
Таким образом, практически сразу по появлении католики-иезуиты придавали миссионерской деятельности отчетливую политическую окраску. Тем не менее, в происках ордена хитромудрого Игнатиуса Лойолы используются далеко не только интриги: подкупы, угрозы, посулы, убийства и клевета. Среди первопроходцев этого ордена, наряду с прожженными мошенниками, всегда присутствовали честные бессребреники, горящие христианской истиной. Благодаря именно проповедникам такого толка широчайшие круги населения Японии примыкали к католическому вероисповеданию, что не могло не встревожить верховную власть. Помимо властей христиане, или, как их называли тогда, «кирисьтаны», обрели себе недоброжелателей и в лице буддийских и синтоистских священнослужителей, поскольку довольно часто нападали на святилища этих религий и уничтожали их святыни как вредные для людей.
В 1587 году в Японии издается «Указ об изгнании “батэрэнов”».
Предшествовала ему показательная казнь 26 верующих. В Киото и Осаке арестовали шестерых «батэрэнов» и 18 человек «кирисьтанов», самому младшему из которых было 12 лет. При скоплении народа каждому из схваченных отрезали левое ухо, и затем всех водили по городу. Не выдержав этого зрелища, к процессии подошло еще два человека, которые заявили, что разделят страдания единоверцев. Итак, группу из 26 страстотерпцев погнали пешком из Киото в Нагасаки, где, по замыслу правителя того времени Тоётоми Хидэёси, им надо было «устроить Голгофу». Она, «Голгофа», удалась у властей вполне, и все 26 христиан с честью вынесли испытание своей веры. Все они причислены к лику католических святых.
Еще задолго до этих событий по предложению проповедника Алессандро Валиньяни в Италию и Испанию в качестве посольства доброй воли направили четырех мальчиков. Юные японцы предстали перед папой, были приняты со всем подобающим почетом при европейских дворах и возвратились домой в Японию. В поездке они научились играть на лютнях и по приезду исполнили концерт на приеме у «сёгуна» Тоётоми, приведя своей игрой внимавшего правителя в восторг.
Описания пребывания молодых людей из далекой страны сохранились и в Италии, и в Испании. Рассказывается множество трогательных моментов, как, например, следующий. На балу одному из юношей, по имени Джулиан, предстояло первому пригласить даму на танец. Тот так смутился девушек в открытых платьях, что пригласил партнершу самого преклонного возраста.
С началом открытого гонения на христианство один из бывших юных посланников отрекся от веры, другие уехали в португальский порт Макао, но Накаура Джулиан, тот самый, остался и продолжал проповедовать. С ним не раз и не два проводили беседы, соблазняя милостями и пугая страшной расправой, однако Джулиан оставался непреклонным. В 1633 году его приговорили к смерти через подвешивание за ноги. Во время казней жителям Нагасаки запрещалось выходить из своих домов, но, тем не менее, попрощаться с отцом Джулианом и еще несколькими страстотерпцами собралась огромная толпа народа. Понимая, что в эти последние минуты паства нуждается в особом напутствии, казнимый кричал собравшимся:
– Я – падре Джулиан из Накауры! Я был в Риме и видел Римского папу!..
Почти сразу после казни Джулиана на острове Кюсю, где расположен город Нагасаки, вспыхнуло сильнейшее восстание «кирисьтанов», предводительствуемое бледным юношей с горящими глазами по имени Амакуса Сиро Токисада. Для подавления возмущения японские власти прибегли к помощи голландских купцов, которые со своих кораблей расстреляли пушками крепость, захваченную японскими единоверцами, и облегчили тем самым правительственным войскам штурм.
Верномыслие проверялось так: чиновники ходили по дворам и заставляли топтать изображение Богородицы
После этого в Японии была придумана особо изощренная процедура подтверждения непричастности к христианству: прилюдное топтание иконы с изображением Богородицы Марии. Правительственные чиновники ходили по дворам и заставляли жителей топтать изображение Пресвятой Девы. У тех, кто отказывался, вырезали всю семью. Через некоторое время большинство верующих либо уехали в Макао или на Лузон (Филиппины), либо разбежались из Нагасаки по всей стране, исповедуя свою веру тайно. И к середине XVII века в городе начал ежегодно проводиться развеселый общегородской карнавал «топтания картинки». По наущению португальского расстриги Ферейры икону стали отливать из меди, чтобы не скоро изнашивалась. Легенда гласит, что медник Хагивара Юса, отливавший первую «медную картинку», уверовал и открыто об этом заявил, за что был умерщвлен.
Вместе с язычниками иконы Богородицы истово топтали и всё те же голландцы (по приезде на родину издававшие мемуары о дикости нравов в стране, которую им довелось посетить). Условием пребывания на японской земле для них было посещение два раза в год военного правителя с подношением даров, уверениями в лояльности и обязательными изуверскими плясками на христианской святыне.
Неистовый Савабэ
Заговорщики планировали поджечь усадьбу российского консульства и вырезать всех его обитателей
Но вернемся в Хакодатэ в 1861 год. Приблизительно сразу же по прибытии туда отца Николая власти города выявили заговор шестерых человек, во главе которого стоял некий Савабэ Такума, настоятель синтоистского святилища Хакодатэ-Симмэй-дзиндзя. Заговорщики планировали поджечь усадьбу российского консульства и, воспользовавшись суматохой, вырезать всех его обитателей. Пойманных несостоявшихся поджигателей строго пожурили, объяснив, что при общем понимании их душевного состояния в сложившейся политической ситуации радикальные действия одиночек скорее навредят, нежели помогут правительству. Затем арестованным объявили, что вскорости их освободят. Однако ревнители чистоты нации увещеваниям не вняли: один из них в знак протеста против предательской мягкотелости властей предержащих покончил с собой. Тогда городская администрация почла за благо оставить остальных под стражей, за исключением только Савабэ: настоятель синтоистского святилища, как благонадежный, был выпущен на волю.
Этот Савабэ происходил из воинской семьи и являлся далеким родственником любимого японцами исторического персонажа Сакамото Рёмы. Он бежал из родных краев на остров Хоккайдо после неких некрасивых трений с законом. В Хакодатэ ему удалось жениться на дочери настоятеля крупнейшей в городе синтоистской молельни, и из разыскиваемого преступника он разом стал духовным наставником в государственной религии, первосвященником которой является сам император Японии.
Святилище, окормляемое Савабэ, располагалось на склоне сопки, вершину которой увенчивала усадьба российского консульства, и такое соседство весьма уязвляло чувствительную душу новоявленного проповедника тишины и сглаживания всяческих углов (к чему официально призывает религия синто). Он еще появится в жизни монаха из «Оросии», еще появится!
И ученик, и наставник
Распорядок отца Николая оставался неизменным все годы его жизни: подъем в 3 часа по полуночи, молитвы, занятия по самообразованию, служба в церкви при консульстве, завтрак, прогулки по городу, обед и получасовой отдых, служба в церкви, самообразование и отход ко сну в 10 вечера.
Во время прогулок его часто трогала простонародная доверчивость окружающих к сану духовного наставника, пусть и чужой религии. К нему, например, могла запросто подойти незнакомая пожилая женщина:
– Эй, черный монах, излечи мою поясницу!.. И еще помолись, чтобы сын, который вышел в прошлом году в море да так и не вернулся, привиделся мне во сне!..
Для общения с местными жителями нужно понимать их язык. Отец Николай стал посещать частную школу врача по имени Кимура Кэндзай. Предприимчивый лекарь был неприветливым малообщительным человеком, вряд ли способным научить кого-то чему-то (хотя вполне способным брать за это плату). Он заставлял отца Николая и остальных учеников долгие часы сидеть на циновке на пятках. Тем не менее, случилось чудо: знания высокого белого человека в длинной черной одежде день ото дня расширялись и углублялись. Когда-то в прежние времена католические проповедники говорили, что иероглифы придумал сатана для того, чтобы не позволить японцам познать христианство. Отец Николай же день ото дня запоминал всё больше и больше знаков японской письменности и не жаловался ни на кого из невидимых или видимых кознедеев.
«Кто и достоин восхищения, так это Николай: сколько я ни заставлял его сидеть на пятках, он всё выдерживает»
При всей своей черствости и неуважении к ученикам Кимура один раз вынужден был признать: «Кто и достоин восхищения, так это Николай, хотя он и варвар. Сколько я его ни заставлял сидеть на пятках, он всё выдерживает. Ему же, как варвару, неудобно, а он терпит».
Один раз к монаху из «Оросии» на улице подошел незнакомый человек и без обиняков попросил приютить на ночь. Звали этого 22-летнего юношу Ниидзима Симета, и был он отнюдь не так прост, как пытался казаться. Он учился в других городах европейской медицине и штурманскому делу. В Хакодатэ он пришел, по его собственным словам, для того, чтобы тайно проникнуть на американский корабль (такого рода вольности жестоко карались) и, переправившись в Америку, продолжить образование там.
Через несколько дней Симета писал в письме к отцу: «С пятого числа поселился в доме у очень ученого человека из России по имени Николай и начал учебу. Этот человек оказал мне много любезностей, а кроме того он знает по-английски и по-японски, что для меня очень удобно… Каждый вечер он рассказывает мне разные истории, а также про разные страны».
Симета взялся растолковывать отцу Николаю самую первую японскую летопись «Кодзики». В ответ отец Николай стал учить его алгебре и попросил работника консульства Былерухина позаниматься со своим гостем английским. Когда у молодого человека заболели глаза, отец Николай и тут пришел на помощь и договорился в консульском лазарете о лечении. Через некоторое время постоялец сообщил отцу Николаю об отъезде в Америку и исчез из его жизни навсегда. Впоследствии Симета вернулся в Японию и под именем Ниидзима Джо основал в Киото протестантский университет Досися. Возобновлять отношения с человеком, оказавшим ему столько любезностей, новоявленный просветитель не стал.
Как бы ни объяснялось его поведение, благодаря этому пробивному расторопному малому потомкам известно, какие книги лежали в то время на столе отца Николая. Кроме произведений классической литературы будущий просветитель Японии увлеченно штудировал «На своих на двоих по дороге Токайдо» – юмористическое и часто фривольное произведение позднего Средневековья. Понимая, что в юморе проявляется национальный характер, любознательный монах стремился проникнуть в истоки японского смеха. Впоследствии его ученики вспоминали, как весело, пересыпая шутками, Николай, уже епископ, объяснял строение и функционирование человеческого организма на уроках анатомии. Самые щекотливые и непростые темы, такие как устройство репродуктивной системы человека или системы выделения шлаков, в его объяснении воспринимались легко и без неловкости, частой в таких случаях.
Просветителя Японии уверенно можно поставить в один ряд с великими русскими педагогами
Вообще педагогический дар святителя Николая выпал из поля зрения его биографов, однако, думается, что просветителя Японии уверенно можно поставить в один ряд с такими великими русскими педагогами, как М.И. Веревкин, К.Д. Ушинский, А.С. Макаренко или В.Ф. Шаталов.
«Павлова история» в японском изводе
Но не пора ли вернуться к неистовому Савабэ? Те, кто забыл о нем, совершенно неправы! Всё это время Мориарти из Хакодатэ не сидел сложа руки, а разрабатывал военную операцию по проникновению в стан противника. Прикинувшись безобидным преподавателем фехтования «кэндо», защитник японской самостийности смог проникнуть в логово врага – российское консульство, легкомысленно доверчивое ко всем «сэнсэям».
Одним прекрасным вечером беспечный русский монах, вернувшись с прогулки, встретил в своей комнате человека с обнаженным мечом. Тот начал без обиняков:
– Вы, варвары, приехали, чтобы россказнями про свое святое писание помутить наши умы и захватить Японию!
Может ли кто-либо представить чувства, испытанные молодым человеком, пусть и духовного звания, в тот момент? С одной стороны, за плечами буйные годы духовной академии – потасовки с гвардейцами и юнкерами, которые в слезливых романсах уж такие воспитанные: глядят задумчиво, цветочки нюхают… А вот в жизни… Многонедельное путешествие в одиночку на телеге через всю Россию – тоже серьезная закалка характера. И, тем не менее, у кого получится сохранить ясность ума, когда в умиротворенном расположении духа возвращаешься с приятной прогулки, а дома – такое?..
Как бы там ни было, отец Николай сумел остаться невозмутимым и спросил:
– А вам известно, что написано в Священном Писании?
– Ну, так расскажи, – последовал ответ. – Но учти: заврешься – у меня разговор короткий!
Настоятель главного святилища синто пристает к прохожим с разговорами о святой книге христиан!
Через несколько недель у сплетников Хакодатэ появился замечательный повод почесать языки: настоятель главнейшего в городе синтоистского святилища пристает к прохожим на улице с разговорами о святой книге «кирисьтанов». Говорит, что «кирисьтаны» из России на самом деле из Греции и не такие, как из Рима: завоевать Японию не хотят, а хотят всех спасти!..
Савабэ был воплощением мечты Наполеона – умелым в воинских дисциплинах, решительным и храбрым. Узнав от «Никорай-сэнсэя» кардинальную истину, полезную для своего народа, он незамедлительно бросился доносить ее до масс. Сильной стороной его характера было честное понимание ограниченности собственных мыслительных возможностей и желание усовершенствовать оные. При сомнении в ответе на заданный вопрос он не изворачивался, а откровенно говорил: «Пойду спрошу у Никорай-сэнсэя. Завтра приходи на это место, тогда и расскажу».
Через некоторое время ему пришлось уйти с улиц – теща упросила. Ей было невыносимо видеть, как наследник дела ее покойного мужа вдруг отвернулся от синто и проповедует людям религию чужаков.
Однако Савабэ был не из тех, кто унывает. Он принялся изготавливать таблички с цитатами из Библии и расставлять их на территории молельни. Более того, новоявленный проповедник даже вставлял фразы из Священного Писания в списки обрядных молитвенных песен-«норито».
Иностранцам вести миссионерскую деятельность в Японии было запрещено, но на японцев запрет не распространялся, чем и пользовался самоотверженный новообращенец. Он сосредоточил свои усилия на одном человеке – своем приятеле-враче по имени Сакаи Токурэй, справедливо решив, что если тот проникнется словом Иисусовым, то с его красноречием и с его кругом знакомых приобщение людей к свету высшей истины пойдет несравнимо проще.
Разговоры Савабэ начал с сотворения мира. Однако, когда доходило до «благородного доброго человека по имени Иисус», рассказчик путался. Например, он говорил:
– Иисус-сэнсэй отдал себя в жертву за весь мир и велел всех любить.
– Но и Будда отдавал себя в жертву и тоже проповедовал равенство и любовь, – парировал Сакаи. – Чем Иисус выше Будды?
– Пойду спрошу у Никорай-сэнсэя и тогда отвечу…
Святитель Николай не подпадал под влияние догм восточных религий именно потому, что досконально знал их.
Сравнивание учения, равно как и земной жизни Иисуса и Будды – мягко (очень мягко!) говоря, некорректный аргумент. Отец Николай понимал это, поскольку с самого начала много внимания уделял изучению доктрин буддизма. В отличие от нынешних (да и тогдашних!) доморощенных «знатоков» и любителей поразглагольствовать о медитации, дзэне, искоренении злых мыслей и обретении тишины в буддизме, святитель Николай не переставал изучать эту религию и ее практики в течение всей своей жизни. Даже уже будучи широко признанным знатоком Востока и Японии, он всё равно встречался с иерархами буддизма, синтоизма и конфуцианства и брал у них уроки. У православного просветителя сложились неформальные, более того – дружеские отношения со многими священнослужителями разных религий и конфессий, однако он никогда не подпадал под влияние их догм именно из-за досконального знания их системы ценностей. Вместе с тем он всегда умел оставаться дипломатичным и не задевать чувства адептов иных верований прямым противопоставлением. Например, в беседе с корреспондентом одной из газет он выражался так: «Японцы ценят тишину и стараются не обижать других людей, как учит их синто. Это восхитительно. Теперь надо сделать еще один шаг к познанию высшей истины, которая ведет к спасению. Эту истину и несет христианство восточной ветви».
Итак, отец Николай умело направлял своего ученика, но злоключения последнего только начинались: теща не выдержала обиды за веру предков и тайком от дочери донесла властям на зятя. Ареста Савабэ не боялся, более того, он даже рвался пострадать за истину, но друзья уговорили его укрыться в другом городе. Перед отъездом из Хакодатэ ученик пришел тайком к отцу Николаю в сопровождении двоих единомышленников: Сакаи Токурэя и Урано Тайдзо. Каждый из пришедших имел в написанном виде Символ веры, «Отче наш», молитву Иисусову, десять заповедей и разъяснения о таинствах крещения, брака и разделения души и тела. Они просили священника перед отъездом из Хакодатэ окрестить их в православную веру.
Отец Николай долго не решался и терпеливо разъяснял пришедшим, что они еще не понимают всех неотвратимых последствий своего шага. Гости были непреклонны и наконец убедили учителя в серьезности своих намерений. В ту ночь в Хакодатэ появилось трое новых православных христиан: Павел Савабэ, Иоанн Сакаи и Яков Урано. К утру их уже не было в городе. Павел направился в Эдо (нынешний Токио), а остальные двое ушли в родные деревни по соседству.
Смута
В 60-е годы XIX века буря над «Камышовыми заводями» у восхода солнца усилилась. О времени, называемом «революция (иногда: реставрация) Мэйдзи», написаны многие тома литературы, и все-таки изучено оно крайне недостаточно. Остается лишь надеяться на молодых исследователей, которые смогут оценить и донести до русской публики поучительные моменты этого бурного периода истории Японии.
Приведем только совсем мизерное количество произвольно выбранных фактов событийной канвы той эпохи.
Английское посольство потребовало от центрального правительства выдачи главы клана Симадзу, но тот, когда услышал такую весть, лишь посмеялся и продолжил пить чай. Тогда Британская империя со всеми своими колониями, кораблями и пэрами помпезно объявила войну (!!!) отдельно взятой области суверенной страны. Несколько кораблей вошли в бухту Кагосимы и стали с рейда обстреливать город. Тем самым бравые моряки не только принесли смерть и разрушения тысячам неповинных людей, но и продемонстрировали превосходство западных стальных пушек над чугунными орудиями японского производства. Желая приобрести чудо-оружие, клан Симадзу срочно помирился со стреляющими в мирных жителей джентльменами и тут же заключил с ними сделку. Таким образом, у партии императора появилась более совершенная артиллерия, чем у военного правительства в Эдо.
Тем временем в стане «сёгуна» произошло несколько чрезвычайно вредных, ослабляющих власть инцидентов, самым непоправимым из которых было, наверное, убийство фактического правителя на тот момент – министра Ии Наосукэ, умелого бескомпромиссного администратора, человека широчайшей эрудиции и кристальной честности, фанатически преданного династии «сёгунов» Токугава. Драматизм ситуации заключался в том, что этот необходимейший для страны человек был убит среди бела дня своими же – выходцами из союзных «сёгуну» кланов. После столь вопиющего беззакония всем здравомыслящим людям страны стало ясно, что военное правительство доживает последние дни. Запах будущего кровопролития буквально витал в воздухе, ведь идеологи партии императора открыто заявляли: «Чем более будет пролито крови, тем величественнее будет наша победа».
В Эдо хлынул поток воинов, сомневавшихся в правильности военного противостояния внутри страны. Тут к их услугам представал Павел Савабэ. Он был известен многим как честный человек, и его слово имело в воинском обществе вес. Благодаря его разъяснениям множество людей повернулось к Православию.
В 1867 году гражданская война всё-таки началась, и толпы людей, не желавших проливать кровь соотечественников, устремились на север. Павел Савабэ тоже вернулся в Хакодатэ, где его встретили отец Николай и друзья. За это время конца 1860-х годов несколько десятков человек приняли Крещение и стали православными христианами. Для отца Николая появилась срочная необходимость лично сообщить в России обо всех событиях и потребовать от церковных властей и частных благотворителей всесторонней поддержки. В 1869 году он направляется в Санкт-Петербург.
«Только в Японию!»
Владыка Исидор, благословивший семь лет назад молодого монаха на поездку в Японию, к тому времени стал уже главой Святейшего Синода. Он принял старого знакомого по-деловому:
– Япония – это хорошо, но не поехать ли тебе теперь в Пекин? Там место вакантно. Примешь хиротонию, и уже епископом в путь!
Можно представить, какие картины пронеслись перед глазами монаха-просветителя. Несмотря на неразбериху в стране, новообращенные собирались два раза в неделю и разбирали Священное Писание. На японском языке Библии не было, только несколько книг на китайском передали из Шанхая. И тут выручил вездесущий Павел: привел знатока китайского языка, который переводил текст для собрания. Так рождалось Евангелие на японском языке. Семьи этих людей терпели чрезвычайную нужду, к которой добавлялся подозрительный взгляд властей: в среде победившей партии сторонников императора главенствовало враждебное отношение к иностранцам и их вероисповеданиям. Тем не менее, несмотря на все мыслимые и немыслимые невзгоды, люди оставались тверды в намерении обрести спасение и известить о нем свой народ. Уйди отец Николай из жизни поверивших ему японских искателей истины, православная община страны распадется, не успев окрепнуть. Разумеется, ответом на предложение владыки Исидора было твердое «Нет!».
Надо отдать должное и главе Святейшего Синода: став администратором, он не полностью забыл свое основное призвание – быть духовным наставником. По достоинству оценив ответ духовного чада, Исидор принялся ему помогать.
В России была сформирована Духовная миссия в Японии с штатом в несколько человек и денежным обеспечением в 6 тысяч рублей в год. Отец Николай был возведен в сан архимандрита и назначен начальником миссии.
А в сентябре 1869 года никому не известный монах публикует в «Русском вестнике» обширную статью «Взгляд на Японию глазами русского миссионера». Что такое «Русский вестник» для тогдашней читающей публики, говорит уже одно то, что тремя годами ранее публикации статьи монаха-просветителя на страницах этого журнала печатался роман «Преступление и наказание» литератора Ф.М. Достоевского. Точно так же, как выход в свет знаменитого романа известил России о рождении литературного гения, после «Взгляда на Японию…» читающая публика, а за ней и вся страна узнала о замечательном христианском просветителе и знатоке Востока.
Заботы, еще заботы… Но и радости тоже
В 1871 году новоиспеченный архимандрит появляется в новоиспеченном Токио – «Восточной столице», как стали называть город Эдо с 1869 года. В газете «То:кё: Нити-нити Симбун» за 10 апреля того года есть заметка следующего содержания: «Иерарх Греческого отделения (христианской) церкви Николай из России переехал в этом году в Токио из Хакодатэ и поселился в Цукидзи. 21 февраля в монастыре Дзодзё-дзи проводились лекции по следующим вопросам буддизма: 1) Основные положения “Абхидхармакоша-ба:сыя”; 2) О сутре Вечной жизни; 3) О первой части сутры Лотоса. Николай восхитил присутствующих знанием письменного китайского языка и буддийских книг…»
В Дзодзё-дзи стали приходить сильные мира сего подивиться на ученого «кирисьтановского» монаха
В Дзодзё-дзи стали приходить сильные мира сего подивиться на ученого «кирисьтановского» монаха. Один из них спросил, может ли он помочь в решении каких-то проблем. Ответ отца Николая поверг его в уныние: «Поспособствуйте скорейшему выходу из тюрьмы моего ученика Савабэ. Он арестован незаконно».
Дело в том, что мятежный Павел дорвался-таки до страданий за веру, и уж тут-то развернулся так развернулся! Заключившие его под стражу власти поставили себя в положение похитителей ребенка из знаменитого рассказа О’Генри: арестант, начхав на приличия, прилюдно спорил с судьей о вопросах морали и пользы для государственного устройства, в камере не боялся ни пыток, ни голода, проповедовал среди надзирателей и собирал вокруг тюрьмы толпы сочувствующих. Здравомыслие требовало от властей немедленно выгнать смутьяна из солидного госучреждения, однако, поскольку именно этого замечательного качества очень часто администраторам и не хватает, Павла какое-то время всё же пытались сломать, забыв о том, что для ломки стального человека нужны по крайней мере двое таких же, как и он, стальных.
Отцу Николаю до всех тонкостей не было дела, он лишь прикладывал все усилия, чтобы как можно скорее встретить ученика на воле. Однако его высокопоставленный знакомый еще не успел определиться, будет он ходатайствовать о Савабэ или нет, как того уже поспешно спровадили из тюрьмы.
Зато заступничество облеченных властью персон помогло отцу Николаю приобрести участок земли напротив – через речку – конфуцианского святилища Юсима-сэйдо.
В 1870 году в центре Токио случился пожар, и просветитель Японии воочию убедился в недолговечности деревянных строений. Он укрепился в мысли о необходимости каменного сооружения для собора православной общины. Несколько недель ученики носились по Токио и осматривали участки земли, выставленные на продажу. Архимандрит отмечал их местоположение и очертание на карте. Наконец его выбор остановился на участке приблизительно 7600 квадратных метров в месте под названием Суруга-дай. Окрестные жители называли свой район «Вода для чая».
Когда-то в XVII веке «сёгун» Хидэтада напился из источника, что бил на этой земле, и изрек: «Отныне чай для меня заваривать только этой водой». Весть о столь высокой милости распространилась среди жителей и стала народным названием местности.
На участке стояло несколько бараков – весьма удобно для обустройства быта общины. Отец Николай не мог оформить землю на себя лично по очень многим причинам, одна из которых – запрет на приобретение недвижимости иностранцем. Он составил купчую от имени посольства России и затем заключил с посольством долгосрочный договор об аренде. Легальные формальности были соблюдены, но и в этом случае архимандриту потребовалось заступничество министра, или, как тогда выражались в Японии, пэра иностранных дел Фукусимы.
А на следующий месяц после новоселья – в октябре 1872 года – состоялся визит в Японию великого князя Алексея Александровича на корабле «Светлана». Его высочество посетил императора Японии в охотничьих угодьях «Хама-рикю». Затем его императорское величество поднялся на борт «Светланы» с ответным визитом. Переводить церемонии был приглашен архимандрит Николай. Так состоялось его личное знакомство с особами российского и японского императорских домов.
В 1873 году был снят запрет на миссионерскую работу. Община вздохнула спокойно, ведь до этого при совершении христианских таинств приходилось запирать двери, а снаружи даже выставлять наблюдателей. В Суруга-дай заработал миссионерский центр и мужская и женская школы русского языка, математики и естествознания. Долго ли нужно угадывать, кто преподавал в этих школах? Кроме того, отец Николай познакомился с очень ученым человеком, потомственным схоластом конфуцианства Накаи Цугумаро. Он проживал в Юсима-сэйдо – храме Конфуция напротив через речку от Суруга-дай. Накаи оказался замечательным помощником в переводе на японский язык церковных служб, Псалтири и Евангелия. Впоследствии он примет святое Крещение с именем Павла.
В 1874 году у общины появилось первое двухэтажное здание, выстроенное в европейском стиле.
Денег у отца Николая не хватало ни на что. Те 6 тысяч рублей, которые он получал от Миссионерского общества, он тратил на содержание общины, обустройство территории, учебные материалы для школы, разные прочие расходы… На самого себя у архимандрита оставался самый минимум средств. Для того чтобы окончить строительство нового здания, ему пришлось взять кредит в банке: предварительная смета в 3 тысячи иен разрослась в процессе строительства до 30 тысяч. Немалой причиной разрастания бюджета стройки были те самые «разные прочие расходы», или, попросту говоря, взятки. В дневниках святителя очень много и гневных, и горьких записей о вымогательстве чиновников.
Кроме того, просветителя Японии всю его жизнь осаждали разного рода личности, тянувшие из него деньги под предлогом проповедничества в отдаленных местностях. Например, к нему приходил человек и просил денег на миссионерскую деятельность на Формозе (ныне о. Тайвань). Спустя какое-то время проситель опять появлялся, говорил о «некоторых успехах» и требовал еще средств на дополнительные проповеди. Следом шел еще кто-то, горящий решимостью просветить другую глухую область. А уж отдаленными местностями природа Япону-матушку не обделила: тут и Окинава, и труднодоступные горные регионы, и остров Сикоку, и Внутреннее море Сэто-Найкай… Прежде чем присмотреться к такого рода личностям и начать разбираться в них, святитель не раз и не два попадался на их нехитрые уловки.
Однако простодушие и доверчивость православного просветителя приносили ему больше радости, нежели разочарований. Видя его бесхитростность, к нему тянулись благородные люди, которых и на «Восьми отмелях» так же немало, как и в Стране синих озер с ромашковыми полями. За несколько лет в Токио у архимандрита появились бескорыстные сторонники во многих властных структурах. Случалось даже так, что образованные люди показывали отцу Николаю секретные донесения, отданные им на экспертизу, которые касались реакции административных органов на его миссионерскую деятельность.
Один раз на исповеди человек по фамилии Идзасики признался, что на самом деле он является инспектором полицейского управления и принял Крещение не искренне, а получил служебное задание внедриться в общину с целью сбора сведений о ее членах и руководителе. Посещая собрания, он проникся глубоким уважением и к христианам, и к самому архимандриту. Доносить втихую на уважаемых людей он уже не мог.
– А разве мы делаем здесь что-то, что наносит вред твоей стране? – спросил его духовник.
– Нет.
«А разве мы вредим твоей стране?» – спросил отец Николай. «Нет», – был ответ. «Ну так это и донеси начальникам!»
– Ну так это и донеси своим начальникам! – поставил точку отец Николай.
1874 год был радостным для общины: из нее выросли первые свои священник и диакон: Павел Савабэ и Иоанн Сакаи. Отец Иоанн через некоторое время тоже примет сан иерея и уедет с семьей в родную деревню, где выстроит на свои средства церковь, в которой будет служить до безвременной кончины в 1882 году, и станет безвозмездно лечить односельчан.
В 1879 году архимандрит Николай срочно собрался ехать в Россию: получив телеграмму из Петербурга о хиротонии его в епископы, он решил воспользоваться случаем и обойти благотворителей с просьбой о пожертвовании на строительство собора. На родину просветитель решил вернуться через Западное полушарие: он на пароходе переправился из Йокохамы в Сан-Франциско, затем на поезде пересек США с запада на восток и на пароходе добрался до Санкт-Петербурга.
Газеты наперебой писали о прибытии на родину «Японского» Николая. Сразу же стало известным, что миссионер собирается строить в Японии собор, и множество людей начали посылать и передавать для него пожертвования. Граф Шереметев выделил ему 20 тысяч рублей. Знаменитый промышленник Морозов – 50 тысяч. Кто-то жертвовал 1000 рублей, кто-то всего 3 рубля. Просветитель Японии с одинаковой благодарностью принимал все.
Один раз в Москве, возвращаясь с вечерней службы, епископ встретил поджидавшего его у двери невысокого худощавого человека. Тот отрекомендовался:
– Достоевский, Федор Михайлович. Литератор.
Эта встреча произвела глубокое впечатление на обоих. Владыку Николая неприятно задело следующее высказывание живого классика: «…о Японии: “Это желтое племя – нет ли особенностей при принятии христианства?”…» Федор Михайлович, будучи в ссылке в Семипалатинске, прожил несколько лет среди, по его выражению, «желтых племен». Неужели ж знаменитый сердцевед ничего не заметил в инородцах кроме цвета кожи, отличного от своего? Дневниковая запись продолжается: «…Лицо резкое, типичное, глаза гордые, хрипота в голосе и кашель – кажется – чахоточный».
Писателя, напротив, встреча весьма воодушевила. В письме к супруге Анне Григорьевне он пишет: «Вчера утром заезжал к архиерею викарию Алексею и к Николаю (Японскому). Очень приятно было с ними познакомиться. Сидел около часу, приехала какая-то графиня, и я ушел. Оба по душе со мной говорили. Изъяснились, что я посещением сделал им большую честь и счастье. Сочинения мои читали. Ценят, стало быть, кто стоит за Бога».
«Николай-до»
Владыку Николая ученики в письмах торопили вернуться в Японию. В конце 1880 года он уже в Токио. С собой епископ привез 131 834 рубля пожертвований и бесчисленное множество икон, церковной утвари и одежды для церковной службы.
Ежедневная рутина перемежалась с хлопотами по сбору разрешений на строительство собора.
Проект изначально было решено заказать у академика Михаила Арефьевича Щурупова – звезды первой величины тогдашнего архитектурного мира России. Светило набросал рисунок пятиглавого храма. Опытный владыка Исидор отверг затею постройки столь величавого здания в чужой стране. Чтобы вконец не разобидеть пожилого архитектора, церковные иерархи сослались на сейсмическую опасность для сложного в строительном отношении сооружения. Тогда Щурупов изготовил чертеж одноглавого собора с колокольней, который всё равно поражал воображение своими размерами. То ли из-за преклонного возраста, то ли в связи с иными обстоятельствами почтенный академик не поехал в Японию. Надзирать за стройкой пришлось приглашать проживавшего в Японии разворотливого британца по имени Джошуа Кондор, называвшегося, смотря по обстоятельствам, то художником, то еще кем-то, то, как в случае со святителем Николаем, архитектором… Замена откровенно неравноценная. Причина, заставившая православного епископа пойти на нее, неясна.
Зато уж с росписью храма владыка решил не идти ни на какие компромиссы и заручился согласием на эту работу у самого Василия Макаровича Пешехонова, сына Макара Самсоновича Пешехонова, основателя знаменитой иконной мастерской, сумевшего возродить древнерусскую школу рисования.
Просветитель Японии разрывался на части: он преподавал в школе, вел службы, переводил вместе с профессором Накаи богослужебные книги, надзирал за подготовительными работами на строительной площадке и бегал по учреждениям, собирая необходимые разрешения.
Преподавание он смог частично перепоручить архимандриту Анатолию. На стройке у него был свой «глаз» – Илья Нагасато, которого молодой русский монах когда-то подобрал на улице Хакодатэ маленьким сиротой во время военных действий в городе. Этот человек впоследствии вспоминал, как трепетал перед каждой проверкой стен, которые временами устраивал его духовный отец. Толщина у основания была 11 кирпичей (2,6 м); по мере роста ввысь стены становились тоньше, однако не менее чем до 4,5 кирпичей (1,07 м). Владыка Николай, приходя на стройку, пихал кладку руками и ногами, наваливался всем телом и постоянно ворчал, что всё очень плохо. А уж если действительно находил изъян в работе, то тогда даже давал волю рукам…
В 1880 году в Японии было издано Евангелие так называемого общеконфессионного перевода. В комиссию по переводу входил и святитель Николай; его имя приведено среди деятелей других христианских конфессий.
Однако, во-первых, перевод на японский язык осуществлялся с английского текста, а во-вторых, в комиссии тон задавали горластые джентльмены, привыкшие безапелляционным воем кворума заглушать возражения не согласных с их британской правотой. Владыка Николай решил не перекрикивать луженые глотки Альбиона, а совершить свой православный перевод Евангелия непосредственно с греческого и арамейского текстов.
На все книги потребуются десятки лет. Какие-то требы совершались по церковнославянским текстам с обозначением японской азбукой-каной произношения слов. Необходимо было срочно переводить хотя бы те отрывки Евангелия, которые используются в службах и проповедях. За основу епископ и Нагаи взяли выверенные тексты на греческом языке. Едва начав, оба поняли, какая это трудоемкая работа. Она отбирала у просветителя Японии огромное количество времени и сил.
Тем временем в православной общине очень быстро оформилась оппозиция строительству собора. Не согласные со стройкой катехизаторы (проповедники) собрали «Совет попечителей» и стали активно переписываться с городком Сирокава в префектуре Фукусима. Там несколько лет служил в церкви отец Павел Савабэ. Первый ученик епископа ни разу не пожаловался на невзгоды, ни разу ничего не попросил для своей семьи. Его-то и перетянули на свою сторону «попечители», разинувшие рот на каравай строительного фонда.
Катехизаторов можно было понять: находясь в крайней бедности, они испытывали затруднения в привлечении в общину новых верующих. «Разве Бог не в сердце? – риторически вопрошали они на своих собраниях. – Тогда дайте нам часть привезенных из России денег, и мы приведем в общину много горячих сердец, которые потом, впоследствии когда-нибудь, возможно, и построят собор…»
Святитель Николай показал верному Павлу список имен жертвователей. Кто-то из этих тысяч людей давал рубль, кто-то десять. Находились в списке имена совсем юных гимназистов, отдававших свои карманные деньги.
«Все эти люди делали пожертвования на строительство в Японии храма. Ни одного рубля я не пущу ни на что иное!»
– Все эти люди делали пожертвования на строительство в Японии храма. Ни одного рубля я не пущу ни на что иное, – твердо сказал епископ.
Отец Павел успокоился, но катехизаторы – нет. Они предрекали быстрое сокращение числа прихожан. Тем не менее, опровергая все их мрачные прогнозы, община ежегодно увеличивалась на несколько тысяч человек.
Несмотря на огромную сумму, привезенную из России, и на жесточайшую экономию, вызывавшую недовольство «попечителей», денег на строительство всё-таки не хватало. Причиной тому были в немалой степени «непредвиденные прочие расходы» на чиновников, к которым добавилась необходимость унимать недовольство националистов, видевших недобрую символику в том, что собор возвышается над государственными зданиями. Появились слухи, что «кирисьтаны» хотят поставить на колокольне пушку и угрожать ею всему городу.
Пока «националистами» называла себя дворовая шпана, их могли унять ветераны с отцом Павлом Савабэ во главе. Однако когда к стройке стали стягиваться военизированные отряды фанатиков, «урегулирование проблемы» потребовалось осуществлять на совсем другом уровне с иным размером подношений.
Владыка Николай шлет несколько писем в Россию. На помощь пришел ярчайший офицер России, будущий герой обороны Порт-Артура, а тогда капитан 1-го ранга С.О. Макаров. Надев парадную форму со всеми орденами, Степан Осипович обошел дома Москвы и Петербурга. В результате деятельности его и других неравнодушных людей в Японию прибыло еще около 130 тысяч рублей.
В августе 1889 года на куполе собора появился золотой крест, а внутри начали работу иконописцы Василий Макарович Пешехонов и невысокая, крепко сложенная хлопотливая молчаливая женщина Ирина Ямасита.
8 марта 1891 года состоялось освящение собора Воскресения Христова.
В те годы он возвышался над округой, белея стенами и привлекая глаз необычными для японского города формами. В наши дни облик собора резко отличается формой от прямоугольных высотных зданий вокруг и придаёт местности неповторимое очарование, которого нет более нигде. Еще при жизни просветителя Японии люди стали называть собор «Николай-до», что значит «церковь Николая». Сейчас вполне ясно, что Господь Всемогущий часто вспоминает о японской земле именно благодаря крепкому просторному дому, построенному для Него сравнительно небольшой группой людей, предводительствуемых временами веселым и простодушным, временами вспыльчивым, часто задумчивым и молчаливым, очень добрым и незлопамятливым человеком.
У многих прихожан есть свои собственные истории, связанные с «Николай-до». Епископ Даниил, например, рассказывал, что когда-то, будучи обыкновенным служащим компании, он случайно зашел в собор и был поражен его обширными размерами и торжественностью атмосферы. Через некоторое время господин Нусиро (мирское имя владыки) уже был верующим, прилежно посещавшим церковь, а затем и слушателем духовной школы при соборе.
«Дел еще полно»
После освящения собора епископа Николая ждали еще многие испытания.
И японскую, и российскую общественность поразило известие о нападении на цесаревича Николая Александровича в городе Оцу, совершенное полицейским Цуда Сандзо. Справедливости ради стоит отметить, что об убийстве японского премьер-министра Ито Хиробуми корейским националистом Ан Джунгыном прямо во время его встречи в Харбине с министром В.Н. Коковцовым говорится гораздо реже.
Владыка Николай вместе с иконописицей Ириной Ямасита ездили проведать цесаревича на корабле. В качестве подношения для Николая Александровича была привезена написанная Ириной икона «Воскресение Христово», ныне хранящаяся в Эрмитаже.
Личной трагедией для просветителя Японии, как и для всей православной общины, стала русско-японская война. Ход военных действий довольно подробно освещен в литературе, а о причинах конфликта и о том, насколько он был неотвратим, еще предстоит написать. Сама эта война – явление чрезвычайно показательное и во многом еще не известное русскому читателю. Можно, например, вспомнить, что герой ее с японской стороны – адмирал Того – был поклонником инженерного и флотоводческого таланта С.О. Макарова, что был он в военном мире Японии, подобно Макарову в Петербурге, аутсайдером, поэтому стал главнокомандующим морскими силами случайно. Можно найти других знакомых по ту и иную сторону фронта, таких, например, как переводчик штаба российских сухопутных войск Дмитрий Тихай, старший сын «великого комбинатора», регента токийской общины Якова Тихая и сам «комбинатор». Однако столь серьезную тему излагать следует основательно, не мимоходом.
Пока же можно с уверенностью сказать, что если бы правительство помнило о своем замечательном знатоке Востока и Японии, если бы с ним почаще советовались, если бы с ним хотя бы изредка советовались, если бы… То военного столкновения возможно было бы и избежать.
В июне 1900 года был завершен перевод Евангелия.
В конце 1911 года прошли торжества в честь 50-летия просветительской работы владыки Николая. Никто из собравшихся не мог заподозрить в статном, совсем нестаром 75-летнем человеке наличие каких-то недомоганий.
Епископу Сергию святитель Николай внезапно сказал: «Через две, край через три, недели я умру. Поэтому нечего разлеживаться!..»
9 января 1912 года на празднике Елки в посольстве в честь учащихся женской и мужской православных школ владыке стало плохо, но на совет помощника, епископа Сергия, уйти домой пораньше он ответил резким отказом. Обычный ответ владыки Николая всем, кто беспокоился о его здоровье, был: «Если есть, что сказать, говори. Если больше нечего, у меня дел полно». Однако после елки просветителю Японии пришлось пробыть сколько-то дней в постели. В конце января его даже госпитализировали. Пришедшему его проведать епископу Сергию святитель Николай внезапно сказал:
– Через две, край через три, недели я умру. Поэтому нечего здесь разлеживаться, дел еще полно. Завтра выписываюсь.
***
Так как же объективно оценить деятельность подвижника? Достаточно ли 100 лет расстояния для обозрения всех плодов его деятельности? А если недостаточно, то о каких сроках надо говорить: о 300 годах, о N-стах?..
И что такое «мы» со своими маленькими повседневными заботками? Возможно ли как-то, расправив плечи и оторвавшись на денек от бытовухи, хотя бы немного приблизиться ростом к подвижнику? Ну не на 100, не на 50 лет, а, скажем, на 5? На 5 месяцев?
Итак, рас-спр-равим плечи!..